"Владимир Личутин. Венчание на царство ("Раскол" #1) " - читать интересную книгу автора

- Окстись, охальник. Да я за него, знаешь ли ты? - Созонт потянул
пищаль, но спутник не смутился и не устрашился.

- Ты яр, мужик, а сын вял. - Нижняя губа брезгливо опала. - Но его
очами сам Господь зрит. Иль не чуешь, Медвежья Смерть? Я ныне в Москву
подаюсь в Новую Четь к дьяку Ивану Патрикееву, он большой мой друг. Хошь
сына спасти, поручи мне. - Голубовский потуже запахнул кафтан из
темно-синего киндяка на русачьем меху, оправил кривую саблю турского дела,
из дорожного кошеля добыл костяной гребень. - Вот ты на меня рычишь, холоп,
но сам архиепископ называл меня княжеским рождением и царевой палатою. -
Голубовский прибирал темно-русые волосы, волною сбегающие на плечи, и Созонт
уже по-иному глядел на спутника. Глаза у подьячего навыкате, смородиновой
спелости, хребтина носа тонкая, с белесым шрамом на горбинке, усы вислые, с
темной рыжеватиной, и редкая шерсть на скульях и подбородке. - Так что
молчишь? Иль языка лишился?

- Бранчливый ты больно, - миролюбиво отозвался Созонт. - Ты вот меня
страшишь, а меня сам отец-государь привечал. Вот еще поглядим, какого полета
ты птица, - ворчал охотник, снашивая в карбас подорожную кладь. - Эй, сынок,
отчаливать пора, - закричал на гору. - Я ведь как рыкну, так лес на колени
падет. А ты предо мною, как голубь под соколом, - бормотал охотник больше
себе в утешение, ясно не понимая, отчего вспылил вдруг. Но показалось вдруг,
что тот обавник, положивший сглаз на Миньку, вдруг явился из просторов и
возжелал вовсе отнять сына. Откуль, однако, он и прозвище вдруг прознал...
"Медвежья Смерть": так мне написано на роду. А ты вот решись, дак кишка
тонка". Но Голубовский навряд ли что и слышал, он примащивал на голову с
некой значительностью колпак с бархатным верхом и с тульей из беличьей
хребтины. Он и Созонта, наверное, позабыл сейчас, занятый своей наружностью.
Но кто бы подсмотрел сейчас в его глаза, то испугался бы черной блистающей
их глубины и отвращенья ко всему. Воистину люди собою становятся лишь
наедине, когда никто не подглядывает.

И Созонт, занятый отправкою, скоро успокоился, хотя и томила обида за
сына на неведомого отравителя. Он вынес на берег к рыбацкому становью
трехпудовый бочонок масла (гостинец анзерским монахам), ладом проглядел
походный снаряд, сколь надежно увязан тот, убедился верности уключин, гребей
и мачты. С помощью сына столкнул карбас с отмели, на загорбке, будто
пушинку, перенес подьячего в посудину, помолился ясному солнцу: "Боже,
милостив буди мне грешному", встал на колени, поцеловал мать - сыру землю,
пряно пахнущую гниющей травою.

Сын уже стоял с лекальным шестом у кормы, когда из-за рыбацкого
становья вдруг выскочил монах, за спиною у него был берестяный пестерь,
сапоги висели на плече. "Слава Тебе, Боже наш, - воскликнул чернец и, высоко
задравши рясу, смело побрел в море. - Дай Бог здоровья и доброго пути,
миряне. Не примете ли в попутчики?" - "Отчего не принять, ежели смиренный.
Вода несет". Созонт не спросил, откуда чернец и куда путь правит, не в его
натуре лезть к чужому человеку за спросом.