"Владимир Личутин. Любостай" - читать интересную книгу автора

собравшихся от порога младенческим выразительным взглядом и вдруг, как
ребенок, схватил мою руку жесткой, не по росту великоватой ладонью (я словно
в клещи попал) и долго не отпускал, пока мы шли по зале, будто боялся
потеряться. Может, он ловко и хитро дурачил, в душе потешаясь над нами?
После-то многие восприняли это как игру. Словно ребенка, я подвел Бурнашова
к длинному столу, и только тогда он решился отпустить меня, сцепив пальцы на
животе и внимательно обозревая толпившихся и жующих. Много было знакомых,
они приветственно махали руками, а Бурнашов лишь мелко кивал головою, не
отводя блестящего пристального взгляда. Я стоял чуть позади и вдруг заметил
и некую странность головы Бурнашова, и то, что волосы его приняли
зеленоватый отлив. Кто-то поднес рюмку, и Бурнашов ее послушно взял толстыми
разношенными пальцами с мужицкими загнутыми ногтями с траурной каймою. Это
меня покоробило, и я застыдился вдруг чего-то и уже иным взглядом, словно
подписывая приговор, оглядел друга. За тот час стоячей еды он так ни к чему
и не притронулся, был молчалив, грустен и явно тяготился застольем. "Ты чего
не причащаешься на дармовщинку?" - спросил его, слегка юродствуя. "Я не
лошадь, стоя не привык", - ответил он без улыбки.
Скоро с ним случилась неприятная история. Вот, если вкратце. Представь:
небольшая деревенька на юге Рязанщины. Сосед Чернобесов за что-то
возненавидел Бурнашова, стал творить пакости и строить мелкие козни. Однажды
этот Чернобесов решил, что писатель в отъезде, и пристал к его жене с
любовью. А Бурнашов был в сарайке, услыхал Лизанькин крик, выскочил. Жена с
вилами, Чернобесов напротив, приступом прижимает ее к сарайке. Бурнашов
подскочил (я представляю, какой у него был тогда взгляд) и хватил охальника
топором, хорошо не по голове, промахнулся, и лезвие скользнуло по
предплечью. Бурнашова под суд, два месяца отсидел в предварилке, пока шло
следствие, грозило восемь лет "за превышение меры сопротивления". Началось
хождение по инстанциям, движение бумаг, мольбы и возгласы пощадить талант...
обошлось. Вздохнули, перекрестились, с кем не бывает.
После Бурнашов хвалился: "Я нашел управу на этого суба. Русский долго
терпит, пока не доведут до белого каления. Как он надо мной измывался. И не
стерпел я более, полез, как медведь на рогатину, ей-ей! И притих ныне,
собака, издали кланяется: "Алексей Федорович, наше вам с кисточкой". Это
что, мужик? Не-е. Это сволочь! Я раскусил его. Трус! Да-да, трус, но затаил
злобу. Хотя издали кланяется, момент ищет. Однажды проснулся я, вижу, парень
возле кровати стоит. Мордастый. Стоит и говорит: "Ты почто моего дядю
топором секанул? Я пришел тебя бить. И буду крепко бить". Я спросонья ничего
понять не могу сначала, кто пришел, зачем бить? Где жена? Хочу крикнуть:
Лизанька! В одеяле, в простынях запутался, но выбрался наконец, и кинулся, и
давай охаживать наглеца, выволок на улицу и спровадил прочь, лещей накидал,
чтобы неповадно было. И с той поры я понял: Чернобесов трус, его надо бить в
те сроки, когда ему хочется мстить, а такие сроки непременно наступают для
каждого человека. Я их высчитал. Вот летом побил, и он смирный. Теперь в
ноябре побью и опять зиму буду жить".
Это он рассказал в конце ноября, когда был у меня в доме. Если хотите
посетить Бурнашова в деревне, то поезжайте от города трактом сквозь деревни
Люблино, Любово, Любка, Любавино, Любимово, Хотеичи, а в конце этой дороги
вас встретит сельцо Спас. В самом углу за болотами стоит.
Впрочем, Бурнашов обещался ныне быть в городе...