"Владимир Личутин. Любостай" - читать интересную книгу автора

обветшала, и светлый березняк уже обступил выселок вплотную со всех сторон.
Окрай реки на крохотном прокосе (видно, кто-то побывал тут летом) высилась
деревянная пирамидка со звездой. Обычно такие надгробия ставили погибшим в
гражданскую. Кто сподобился найти здесь приют? Андрей Кулешов, последний
житель деревни Красной, похоронен. Он доживал в одиночестве, лукавый гуляка
и бабник; он жировал на веселом, приглядистом месте, где в обилии водилось
зверя и рыбы, куда на вертолете наезжали высокие гости из области, и Андрею,
как охранителю путевой избы, всегда перепадали стопка и вкусная редкая еда с
избранного богатого стола. За жизнь свою Андрей Кулешов на многих бабьих
подушках порастерял светлый волос, много насеял на свете детей, потешил
душеньку и последний покой ценил как усладу, как редкое удовольствие.
Бурнашов узнал позднее, что от него-то и явилась на свет Лизанька, плод
случайной и незатейливой любви.
"Угораздило же меня где родиться, - воскликнула Лиза, мельком оглядев
намогильник. - Человек не волен выбирать родину, но зачем так смеяться надо
мною?" Она сорвала с головы плат, скинула намокшую фуфайку, осталась в
просторном свитере с низким воротом. Светлые кудерьки едва прикрывали
ложбинку на высокой шее, топорщились на затылке воробьиными перьями. Ее
пониклая узкая спина вызывала невольную жалость и сострадание. Бурнашову
нестерпимо захотелось вдруг, чтобы Лиза обернулась и подарила обещающий
взгляд. Все-таки как нем и жесток человек даже в такие печальные минуты.
Лизаньке худо, так тяжко, а ты вроде бы готов объясниться в любви. Но Лиза
не слышала его немого зова, лишь крутила маленькой, со свалявшимися волосами
головой, озирала с тоскою сиротское забытое селенье, которое когда-то
полнилось людом и называлось ее родиной. "Нет, Алексей Федорович, вы
посмотрите только, куда занесло. Это один раз за жизнь придется увидеть - и
все. Как на чужбине живу иль на другой планете". Не оглянувшись, скрывая
слезы, она стремительно пошла тропинкой, сутулясь, широко разбрасывая руки.
Путники толкнулись в один дом, в другой, решились заночевать в крайней
избе: выдернули пятник, распахнули дверь, не потревожив замка, стали
обживать чужую обихоженную избу, ту самую, где когда-то родился Викентий,
откуда увезли его деда. Заварили уху, поставили на стол привальное вино,
последнюю бутылку, схороненную Бурнашовым в затайке. Лиза ушла на кухню,
притихла в запечке, там плакала тайком, поскуливала, как щенок. Веня сидел
за столом, морщился: он низко склонил голову, черные густые волосы осыпались
на две стороны, обнажив ровный мертвенно-белый пробор. Уха парила, в
крохотные, с тетрадный лист, оконца наплывали сумерки. "Ты не плачешь ли?" -
крикнул Бурнашов в кухню. Там закеркало жалобно и смолкло. "Пусть
поплачет", - остановил Викентий, его глаза тоже были забиты жидким,
непрозрачным. Лиза вскоре вернулась с сухим, словно обожженным лицом. Она
была возбуждена, споро выпила стопку, крутые скулы пошли пятнами. Она словно
бы разом отказалась от слезливой печали и по каждому случаю смеялась с такой
искренностью, голосок ее так разливался в низкой сумрачной комнате, что
мужичьи сердца разом оттаяли.
- Господи, ну как тут хорошо. Осталась бы жить - и все! - воскликнула
Лиза.
- Ну и оставайся, кто мешает.
- Вдвоем бы, одна не смогу...
- Тогда вдвоем оставайся, - припирал Бурнашов, словно хотел добиться
особого признания.