"Владимир Личутин. Любостай" - читать интересную книгу автора

Но сам меж тем неотрывно, до рези в глазах вглядывался в дальний окраек
ярко-красного берега, где должна была появиться на тропинке спутница. И Лиза
явилась вдруг, внезапно, когда уже ткнулись шестами в отмелое дно и
собрались отвалить в путь. Она выскочила на угор с одеялом под мышкой и
корзинкой подорожников...
И вот лодка тронулась, натужно пошла встречь воде. Сразу похолодало,
как всегда бывает на реке, Бурнашов нахохлился, поднял воротник овчинной
шубы. Лиза в легонькой фуфайчонке сидела в носу, ворот был распахнут, и
высоко, обнаженно вставала худенькая беззащитная шейка. Вид девочки особенно
растрогал Бурнашова. Умилило то, что, как птица, попадает девушка в давно
заброшенное гнездо, где когда-то явилась на свет, лезет в самую глухомань
суземок, в лешевы места, где угораздило проклюнуться. В эту глухомань, в
мезенскую приморскую тайболу, заперся верховский мужик с истоков Мезени Егор
Семенов: как говорят, поменял заплату на заплату, из глуши да еще в большую
глушь поперся. В девятнадцатом он сидел у англичан на Мудьюге, выжил, был
участником знаменитого побега с острова смерти; в двадцать четвертом написал
частушку: "При царе при Николашке ели белые олашки. Ныне правит исполком,
всю мякину истолкем". Пришлось скрыться из родной деревни Белушье. Однажды
увел жену и шестерых детей в тайгу. Кто шел сам, кого несли в коробьях,
тащили на чунках немудрящий скарб на первое обзаведение. Отец Викентия уже
был на выросте и тащил сани; мать Лизаньки несли в пестере за спиною.
Забились добровольно в самую тайболу, в звериные норы, в верховья реки
Кучемы, до ближайшего выселка двести верст, срубили там дом. Сам (хозяин)
был счастлив неожиданной волей, никакой власти, зверовал, благо тайга
нетревожна, цедил снастями воду. А жене что, она как нитка за иголкой, лишь
бы муж был во спокое. Откуда-то неприметно еще люди притянулись, дети пошли,
и по край прозрачной реки встала деревенька Красная. Потом прислали
учительку, приемщика и засольщика рыбы, поселение отметили на всех картах.
Много ли человеку надо для спокойной жизни: был бы мир да лад, крыша над
головой да кус хлеба, а воды - река, пей не хочу. Егорий Семенов неприметно
остарел, уже покатило за семьдесят, но он все промышлял, не оставлял ружья,
вечерами при керосинке-пиликалке писал поэму о своей свободной жизни,
изводил оберточную бумагу. Поэма тянулась несколько лет и так и не имела
конца. В тридцать седьмом Егорий Семенов с добытой пушниной спустился по
реке в Кучему, в лавке о чем-то резко высказался со всей прямотой. В общем,
погорячился да и уехал домой. А зимою по санному пути прибыли за стариком
трое с наганами, посадили в розвальни и увезли. Надо ж было иметь охоту
попадать двести верст за стариком, стоящим у края могилы, чтобы тот умер на
чужбине. Случилось это ночью, и Веня до сих пор не забыл, как всполошился
дом, как подымали с кровати деда, как он собирался в последнюю дорогу, чуя
худой конец, как выли старшие. Уходя, Егорий встал на колени на пол, где на
постели спал внук (притворился спящим, готовый зареветь в голос) и, щекоча
бородою, ткнулся губами в щеку.

* * *

Сейчас внук и внучка вольного мужика Егория попадали в родовое гнездо
вверх по крутой своенравной реке. Бурнашов пытался о чем-то спрашивать Лизу,
она же отмалчивалась, была печальна, даже угрюма. С чего тогда начался
разговор? Бурнашова, кажется, поразили вековые необхватные лиственницы, едва