"Владимир Личутин. Вдова Нюра" - читать интересную книгу автора

чудилось, что она разменивает чей-то чужой век. Когда Питерка вспоминала тех
знакомых и родных, кто погиб или умер в молодых годах, то порой чувствовала
себя очень старой и зажившейся на этой земле...
Мартовский снег не таял, но он как бы вымерзал, усыхал, незаметно
садился, и теперь, подходя к оконцу, Нюра видела на дальнем мысу в прогале
голых деревьев крохотный отсюда крест под двускатным тесовым навесом.
В простенке, еще свежая для глаза, висела фотография в коричневой
рамке, и Питерка за день-то не раз и не два подходила к ней вплотную,
приклеивалась взглядом. Старухе никто не мешал, домашние дела были
постоянны, они вершились помимо ее сознания, как бы сами собой, а потому и
думалось неторопливо и обстоятельно. Она вглядывалась в Семейку Нечаева, в
его остолбенелые глаза под сурово заломленными бровями, на стрелки усиков,
на детские еще губы без горестных морщинок в углах и невольно оттаивала. С
недавних пор, все плотнее приближаясь к тому молодому времени и соприкасаясь
в мыслях с Семейкой, Нюра не чувствовала себя обделенной счастьем и
обрадованно думала, что и у нее тоже была своя необыкновенная любовь, о
которой мечталось и рассказывалось еще в девичестве на посиделках. Нет-нет,
ведь не могло же так случиться, что ее жизнь прошла без любви, чем же она,
Нюра Питерка, хуже тех вазицких баб, которые, проводив мужей на войну, после
в доверчивом вдовьем кругу гордо и горько хвалились ими, мертвыми.
Теперь в ее воспоминаниях Семейко Нечаев из вдовьих лет, когда она
впервые повстречалась с ним, вдруг переместился в девичью пору, и будто бы
она крутила с ним до самой свадьбы шальную греховную любовь, а за Лешку
Губана по отцовской воле пошла уже распечатанной, и потому будто бы свекровь
после первой брачной ночи испекла пустой пирог, без рыбы, и при всех гостях
разломила его, трясла над застольем и позорила невестку.
Нюра повесила крохотный снимок Акима, где он был запечатлен в
командирской шинели и островерхом шлеме, над фотографией Семейки Нечаева,
стала зачем-то сравнивать их обличье, и надо же, ведь все-все сошлось: и нос
чуть вздернутый, гордоватый, и круто взведенные брови, и слегка раздвоенный
тяжелый подбородок.
Она помнила хорошо, что рожала лишь однажды и трудно. Вазицкая знахарка
долго водила ее по натопленной баньке, а ребенок не шел, и бабка заставляла
тужиться, потряхиваться: ну разве забудешь ту боль, чудилось, что она
навечно застряла в крестце. Но, странное дело, минуло время, и все забылось,
а от той внутренней боли остался словно бы послед, и роды в воспоминаниях
уже не казались столь тяжкими, и настойчиво захотелось повторить те
ощущения, обновить угасающую от одиночества плоть. Ведь овдовела так рано,
еще и восемнадцати не исполнилось, не раскусив и не выпив всех радостей
любви, а лишь неловко прикоснувшись к ним. С мужем и полугода не прожила,
как по дурости погиб он. Потом сразу не нашлось трезвого подходящего мужика,
и, поджидая, присматривая его на миру, старела незаметно Нюра. И согрешить
боялась, хотя и подворачивался случай, вернее сказать, не то чтобы пугалась,
а как-то странно было ей кого-то любить украдкой, мимоходом, распахивая всю
себя первому встречному, чтобы тот взял ее небрежно и бросил тут же,
разомлевшую, никогда не вспомнив больше. Ведь не звери же, осподи,
сбежались - разбежались. И лишь через много-много лет, на самом краю жизни
Питерка однажды пожалела, что не согрешила ни разу, и с того времени стала
тужить и придумывать для себя сказку...
Нюра хорошо помнила, что на свет принесла одного, но грудью кормила