"Владимир Личутин. Вдова Нюра" - читать интересную книгу автора

Вод-ки-и... Та-щи, - тупо повторил он и внезапно вспыхнул весь, побагровел
лицом, морщины налились и рубцами вспухли на просторном лбу.
- В житье водки не держим, Михайло Федорович. Пропусти чайком-то через
себя, обогрей нутро, - предложила Нюра.
- Ограбили, разорили... Твой выродок пустил по свету! - выкрикнул Мишка
и вздрогнул всем телом, словно опомнился от застойного долгого сна,
пристально взглянул на дверь, которая в жидком свете сальника зыбилась и
словно бы шевелилась размытым черным пятном. Почудилось внезапно, что сейчас
где-то погоня хватилась его и мчится сюда, а он, Мишка, по необъяснимой
причине иль чужой воле вдруг оказался в Питеркиной избе и, будто
завороженный, сидит в застолье, не в силах шевельнуться околдованным,
налитым беспомощностью телом... Ворвутся, заарестуют, погонят этапом и
сронят голову. И нажился, нажился...
Очнулся, обвел пристальным взглядом избу, обшарил глазами Питерку,
высокую, по-мужски скроенную, сверкнула в голове, безумная мысль: такую
топором только да по виску. И это безумье продолжилось - захотелось
мстительно насладиться чужим горем: "Смерть ей легкота, раз - и нету... А
пусть волчицей взвоет над Акимкой. Воем меня проводит, воем. Ищи после Мишку
Креня, ищи. В тундре, как в море, легко затеряться".
Думалось теперь ровно и холодно, и постоянно помнилось, что на заулке,
запорошенный снегом, лежит Акимко Селиверстов - сын Питерки.
- Ты на Акимушку зря эдак, - сказала запоздало Нюра, придвигая к гостю
кружку с чаем. - Не им постановлено... Разве один бы решился?
- Кто это постанавливал кусок изо рта вырывать? Не им наживалось, не
им. Рты раззявили, сами не свои на готовенькое. Сволочи, руки поотрываю...
Ты меня, Нюрка, знаешь.
- Как тебя не знать-то, осподи, еще беспорточного знавала, такой был
пакостник, - вдруг обиделась за сына Нюра, внутренне сжимаясь от Мишкиных
угроз: "Святая богоматерь, хоть бы што не натворил, ирод". Сразу покопалась
в памяти, и как-то скоро, на удивление скоро, нашелся подходящий случай. -
Твой-то папаша тоже хорек. Забыл небось, а при тебе же было, как в двадцать
первом надо мной посмеялся он. Я ему пушнину, а Крень за кунью шкуру четыре
фунта муки давает. И лыбится еще: никто не неволит, мол. А голод был, куда
кинешься? Я и говорю: лучше порежу, на ветер пущу, такое зло меня взяло. И
давай шкуры ножом пластать. А он руки в боки и хохочет, дьявол: Нюрка
Питерка ндравна, Нюрка в нашем краю всех богаче.
- Сама же дура, кого тут винить...
- Да как не дура-то, но такая досада взяла. Думала, гад ты эдакий, ведь
на хлебе сидишь.
- Сволочи, што ему хлеб-то - задарма доставался? - спросил Мишка, тут
же срываясь на визгливый крик, рукавом совика смахнул со стола кружку. -
Пошто на чужое-то... Может, мы тогда сами кору жрали... Пошто не
подавитесь-то, - вопил мужик, грозно приподнимаясь над Нюрой, и нервная
судорога трепала темное обмороженное лицо. - По копейке сбирали... Пальцы от
весел к ладоням приросли... Ты гли... гли, какие руки-ти.
- Ну буде, ну ладно. На глотку-то что... В гостях находишься. Я ведь
тебя не держу, голубчик, ишь, руками размахался, за посуду-то деньги
плочены, - сурово оборвала Нюра, стараясь не повышать голоса и подавляя
внутреннюю дрожь. - Ты лучше скажи мне, как там мой Екимушко поживает,
жив-здоров? Матерь родную совсем боле забыл.