"Владимир Личутин. Вдова Нюра" - читать интересную книгу автора

напакостит, всех куроптей растеребит, по снегу истреплет, тебе же в
убыток... Но устала я, опристала, как худа скотина, и ничего мне более не
нать. От жизни устала да от работы бесконечной. Одной-то мне много ли надо,
кусочонка хлебушка да глоточка водички. А никуда не пойду, не пойду - и все,
лягу вот тут и буду лежать, к лешему весь промысел, пропади он пропадом! Не
свое - не ухватишь, не свое - не удержишь, а что мое, то со мной и во мне
пребудет. И бутылочка сгодилась, в самую пору пришлась посудинка, не зря ее
перла с собой: и сыночка помянула, и самой в хозяйстве прибыток. Пойду
сейчас и животворной водицы из Куртяевки наберу, буду на полке полеживать да
попивать целительную влагу, быть может, душа моя оживет и загорится вновь.
Ой побегу тогда на деревню, еще какого ли мужика завалящего
окручу-захомутаю. Вот Семеюшку-то и посватаю, отобью от старой женки, скажу,
Семеюшко-Семеюшко, не позабыл ли, как целовались-миловались, бросай ты свою
бабу-старуху, корову комолую, да ступай со мной, каждый день коклетами из
сохатины кормить буду. Ой, заживем, да сладимся, да и слюбимся!.. Бабка
Нюрка, бабка Нюрка, ты пошто эту околесицу несешь, знать, уродова
дочь-знобея забирает тебя: каждая косточка тоскнет, отдыха просит. Ой,
плохо-то мне-е-е..."
Помотала головой охотница, неожиданно тонким голосом подвыла. Потом
опомнилась, пересилила себя, затопила каменицу и куроптя опалила, навела
густой синий чад в зимовейке, а опустошив птичью брюшину и зоб, туго набитый
березовой почкой, опустила тушку в закипающую воду: вот, Нюра, и варево
тебе, вот и пропитание. Какие-то неясные предчувствия томили Питерку, и так
померещилось ей и решилось тайно, что вот и смерть настигла в самом
неподходящем месте; кто-то когда еще хватится, через какие времена. Тут и
ворону не подлететь, и лисе не словчиться, разве только мышь-норушка
тихо-тихо выточит ей глаза. Но, пересиливая натуру и свои мысли, подчинясь
зову стонущей плоти, еще сходила Нюра к перекату, окунулась в дурно пахнущий
туман - лицо сразу отсырело и заслезилось - и зачерпнула бутылку живительной
воды.
Откуда-то вдруг выметнулась собака, виновато виляя хвостом, ткнулась в
ноги, чуть не сронила старуху в кипящий на морозе ручей. Нюра вздрогнула,
осердясь, пнула Егарму: "У, падина, ослепла, што ли? Лезет тоже... лезет,
куда не просят".
Договорила уже спокойно, почти виновато, погасив голос до шепота и виня
себя за нечаянный тычок. "Зверь областился к ней, а она его пинком. Тоже
дура баба, вовсе с ума сошла".
В зимовейке Нюра располовинила вареную куропатку, собачью долю вынесла
на мороз остыть. Егарма проводила старуху согласным взглядом и не
шевельнулась, тонким подвизгом выказывая любовь и преданность. Потом Нюра
сидела под оконцем и косо стертыми до самых десен зубами вяло жевала дичину,
вернее, не жевала, а перетирала каждое волоконце, не чувствуя сытного и
горячего вкуса еды. Язык был шершавый, как терка, и саднил. "Прохватило где
ни то", - подумала опустошенно, оглядываясь в полумрак, едва разбавленный
жидким березовым светом. Лучина, воткнутая в паз, горела неровно и трещала,
порой вспыхивала, роняя искры, и в этом сумраке Нюре все казалось зыбким и
ненадежным. "Хоть бы завтре до избы попасть, не свалиться тут. Вот где
угораздило заболеть". Потом она, кряхтя, полезла на высокий полок, который
сама же и срубила еще в тридцатых годах, когда прибрала пустующую часовенку.
Каменица нагрелась, наверху было особенно душно, а может, Нюру уже долил