"Владимир Личутин. Крылатая Серафима" - читать интересную книгу автора

леший потянул меня на темную волю, под мглистое небо, сплошь затянутое
снежной наволочью, готовой обвалиться затяжной метелью... Но я тогда
выскочил торопливо следом, еще дверь не успела захлопнуться за Нею: девица
оскользнулась на снежной ступеньке, и я подхватил ее под локоть, стараясь
помочь хроменькой и жалея вдруг, снова крохотную и неуклюжую в этой чугунной
темени. Собаки выли, сварливо грызлись возле домов, глубоко в снежных
провалах теплели окна, и свет, как из колодца, едва пробивался на бровки
сугробов. Девица, словно бы имея на то законное право, властно подхватила
меня и так не отпускала до самого клуба, нарочно тесня с дороги: знать,
стопка хмельного разогрела ее, растопила, и она, забываясь, часто и нервно
приникала ко мне и нахолодевшую ладонь глубоко совала в мой карман. Сначала
я отбояривался, досадуя тайно и смущаясь, а после, наверное, боясь обидеть,
уже не оттолкнул ее гладкие пальцы и отчего-то зажал в своей руке. "Ну и
влип, - усмехнулся над собою и своим глупым положением. - А она-то хороша,
нахалка оказалась, такой характерный факт. Изнасиловать мужика готова".
В клубе, чтобы голос не гарчал и согласно лился, чтобы духу хватило
поднять песню, спевщицы в закутке за сценой еще разделили бутылку (благо
мужья не видят) и, кинув на стул верхние одежды, долго, до поту топали и
плясали народное, пели высоко, с протягом, и Она, дочь хозяйки моей,
особенно выделялась среди баб частой поступочкой, столь неожиданной при ее
хромоте, и игрой широких соболиных бровей, и тенористым свободным голосом, и
властностью повадок, когда вела в кадрили своих, не первой молодости,
товарок. Да господи, она ли это была, приниженная всегда и худосочная, с
щучьим напряженным лицом, которую мы знали в прошлый раз и так жалели меж
собою?
Обратно мы возвращались перед полуночью, неторопливо путались в забоях.
Бабы еще не остыли от песен, тонкий грустный разбег еще волновался в
распетой жаркой груди, и сейчас было чего-то непонятно жаль и чего-то
хотелось непонятно и странно; они еще пробовали затянуть хороводную, а после
засмеялись, перекинулись на частушки, да столь соленые и откровенные! А
когда отделились мы перед своей домушкой, они закричали вслед нам нахально:
"Тимофей Ильич, ты парень холостой, зря себя старишь да детей малишь. Ты не
робей, пуще берись, вот и споетесь: доколь девке зря киснуть?"
Хозяйка уже спала на печи, и мы стесненно вдруг притихли. Девица
закружилась по кухоньке, достала недопитую бутылку, и, когда разливала
остатки по граненым стаканам, рука ее мелко дрожала. "Слушай, чего нам
лизаться, а? - вдруг сказала Она, словно бы намекая на что-то иное. - Чего
нам лизаться, не дети же мы малые". И выпила лихо, залпом, и утерлась
рукавом. После с укоризною подвинула ко мне стакан, и я, перемогая неохоту и
нехорошее предчувствие, как перед покойником, закрыл глаза и выпил водку
неотрывно; и все сразу облегчилось, загорелось, прояснилось, воспаленный
свет лампы вроде бы встряхнулся, и грудь моя задышала вольнее, и Она в этой
атласной бордовой кофточке с черной кружевной отделкой показалась мне милой.
Какой черт поманил меня тогда? Какой же отравы иль присухи тайно всыпала Она
в мой стакан? Какого приворотного зелья намешала в хмель? Я выхлебнул из
этого стакана знакомое будто питье и, закусив квашеным капустным листом,
внезапно услышал себя влюбленным. Ну а после случилось все согласно чужой
воле, точно потерялся я, и две пуховые перины приняли меня готовно.
Помнится, проснулся я тогда рано и с неизбывной тоскою долго маялся,
вроде бы помереть мне сей же миг, искоса глядел на тусклый ее профиль, на