"Владимир Личутин. Крылатая Серафима" - читать интересную книгу автора

кто сидел, охранитель-то, и говорит тогда: "Выйди вон и не порть свадьбу, и
стань у столба, где кони стоят, как будто конь ты". Ну и, сказывают, вышел
незваный-то колдун, встал у кольца коновязного да так и пробыл, пока свадьба
двое ден шла.
Жена-то Ванина, Степанида, на девяностом году померла. Четырнадцать лет
сидела скорчившись, голова к коленям будто присохла, разогнуться не могла, и
спала скорчившись, а как умерла - так и выпрямилась. Бывало, полежит минут
десять и уж зовет: "Дедо, поверни меня". Умерла, а Ваня-то столетний на
шестой день поехал было к сыну в Город и тут увидел жену во снах. Она
говорит ему: "Дедо, ты почто от меня уехал?" Он скорее домой обратно, у него
душа-то, значит, не на месте, она у него стронулась, в предчувствие вошла. И
как в дом-то ступил Ваня столетний, тут его паралик и разбил, а через день и
умер. Вот какой был Ваня столетний, всем Креням - Крень, говорят, медведя
брал на рогатину. Я еще рогатину ту видел, на повети, так держак-то с мою
руку, такой толстенный. И не убойся: медведь на тебя, так и рёхает, а ты
рогатину к сердцу направь звериному, не убойся, не дрогни, да и подсядь под
тушу эдакую, насади на нож без колебанья. Тут душу надо иметь, ой надо.
А уж от Вани было два сына: Проня и Кона - оба хромых, один на праву
ногу, другой - на леву, оба лесом жили, охотой затравлены..."
- Ты бы помолчал, Хрыся. Ты бы сменил пластинку, верно? Добрый человек
с дороги, он небось баиньки хочет,- не удержавшись, все-таки перебила
Серафима: ей бы тоже поговорить хотелось, да, знать, время еще не пришло, а
уж больно хотелось выспросить старой про Вазицу, как живет-поживает она, да
и про подругу вековечную Юлию Парамоновну тоже не терпелось вызнать. Но так
положила про себя Серафима, что выберет время другое, когда старика не будет
возле, и все тогда выведает у нежданного гостя. И от нахлынувшей радости,
забывшись на мгновение посреди кухоньки, взмахнула Серафима ручонками, на
которых кожа тряпошно отвисла, и воскликнула: "Ой, как хорошо, Тимоша, что
ты приехал, верно? Ты доложи нам, как догадался приехать, милый ты мой,
разлюбезный", - и, не дождавшись ответа, вернее, не ожидая его, скрылась в
горнице. Там послышалась сразу какая-то возня, заливистый дробный смех, "ой,
не щекоти бабку слепую, до греха доведешь", дверь распахнулась, и Аннушка
проскочила через кухню.
И Хрисанф тут же пропал, наверное, ушел в Слободу смекать вина, видно,
припасенной загодя бутылки не хватило, а так побродит-побродит - и вдруг где
перепадет, вдруг отколется нечаянная рюмка, раздобрится уже захмелевшая
щедрая рука; уж так повелось теперь, что нынче я тебе поднесу, а завтра,
когда у меня душа загорится и станет невтерпеж, явлюсь незваный и я к тебе,
и только по одному тоскующему взгляду без слов поймешь ты, и рука твоя сама
потянется к той затайке, где схоронена от хозяйки бутылка.
В притвор двери виделась широкая кровать, на краешке ее сидела Серафима
в тонких спортивных брюках и мужской белой майке; она мостилась прямо и
напряженно и то ли туманно что-то пробовала выглядеть на потолке, то ли
прислушивалась, что творится на кухне. Вдруг протяжно, с нескрываемой
тоской, прорвавшейся наружу, вздохнула: "Ой, не приведи господи кому
остаться слепым". И тут же ровно, точно парализованная, повалилась в
постели, руки высвободила поверх одеяла, но, знать, что-то не лежалось ей
нынче, и Серафима неожиданно приподнялась, потянулась рукою к стене, где
висела балалайка, и щипнула струны.
- Надо будет заново перетянуть, звук сел. Раньше-то ой играла, даже