"Владимир Личутин. Беглец из рая (Роман)" - читать интересную книгу автора

белых пятнах десна. Такая гримаса обычно случается у собаки, когда она
намерилась загрызаться, стоять за свою сахарную кость.
- Ты же знаешь, Зулус, я не пью. Мне врачи не велели.
- Не плюй в колодец, Паша. Со мной лучше не ссориться.
- Кто помер-то? - Я пытался обогнуть Зулуса и разглядеть фотографию, но
мужик жестко выставлял руку перед самым моим носом, закрывая обзор. Граненый
стакашек покачивался на толстой ладони, как обломок горного хрусталя,
искристо-сочного, с голубым отливом в сердцевине и бусинкой кровцы, впаянной
еще при зарождении минерала.
- А ты не ерестись, ты выпей, - угрозливо повторил Зулус и крюком
полусогнутой длинной руки как бы залучил мою голову в петлю, заякорил,
загнал в капкан. Я скосил взгляд: перед моими глазами смуглое предплечье
бугрилось, как пудовая гиря, и по мышце, скоро набухая, потекли голубые
ручьи, готовые прободить завяленную кожу. Бычья сила быстро сливалась в
емкую посудину и хотела удушить меня. - Нынче только Христос не пьет, потому
что у него руки приколочены, - насмехаясь, в самое ухо гундел Зулус, дыша
махрою и перегаром. - А особенно на халяву чего не пить? На халяву только
дурачок не пьет, а ты у нас шибко умный. Слышь? Пей, скотина, а не то силой
волью. Волью, а ты крякнешь, хукнешь и другую попросишь налить. А я не дам.
Я тебе скажу: иди на хрен, дармоед поганый.
И что мне оставалось делать, братцы? Белый свет стремительно померк в
моей голове, а черная дурь ударила в виски. Сколько нашлось силы, я дернулся
из объятий, не снеся насилия над собою, ударил костистою макушкой снизу
вверх и угодил Зулусу по зубам: мужик охнул, отступил на шаг, удивленно
разглядывая нахального комара, но тут же оступился в крохотную ямку
(заросшую могилу), и нога, наверное, угодила в древнюю домовину и застряла в
ней. Зулус качнулся и, не устояв, полетел на спину. А возле, слегка
приподнявшись полозьями на кочках, лежала тракторная волокуша, рубленная из
цельных сосновых кряжей, на которой, видимо, притянули на погост бетонный
крест, а после и забыли за ненадобностью, как часто случается на Руси. Ей бы
век и таиться здесь, обрастая лопушатником, потиху истлевать и трухнуть,
утопая, погружаясь в прах, подобно гробовой колоде, да вот понадобилась для
последнего смертного дела.
Странно, как в решительные минуты утончается человечий взгляд, как
сполошливо лихорадочен, но и особенно пристален он, угадывая все наперед,
что случится нынче, и, наверное, от сердечного напряга, от внутреннего
испуга и тайного любопытства, с каким подмечается всякая мелочь, знание
грядущего становится вещим, а само будущее, преодолевая невидимые границы,
уплотняет время и пересекает границы, смещаясь назад.
Зулус лишь качнулся беспомощно назад, но я в эту секунду увидел и
тракторный зубчатый след протекторов, похожий на глубокие рваные раны, и
комья перевернутой кладбищенской глинки, и вязь травяных белесых кореньев,
напоминающих скотские порванные жилы, и блескучие бревна волокуши с
пролысинами желтой неободранной шкуры, и барошный гвоздь, торчащий из слеги,
похожий на наконечник рыбацкой остроги, слегка тронутый кровцой свежей
ржавчины. Зулус всей тяжестью громоздкого тела угодил именно на этот штырь,
и тот, словно наконечник рогатины, насадил мужика, пронзил бедного насквозь,
и конец его, как птичий клюв, выглянул из грудины. Взгляд Федора померк, как
бы внутри человека вырубили свет, глаза покрылись тончайшей зеркальной
поволокою, губы страдальчески задрожали, и в левый угол искривленного рта