"Владимир Личутин. Фармазон (Роман) " - читать интересную книгу автора

начала и конца.

Глава 3

Коля База погасил скорость, и та преграда, что вроде бы чуялась меж
карбасом, полным равнодушного железного грохотанья, и морской столетней, по
которой ровно скреблись, - вдруг растворилась, суденко огрузло, опало,
воздух, его обтекавший, тоже заленивел, потерял ознобную силу, и широкая
свинцовая вода вплотную подступила к людям. Мотор как бы обогревал путников,
он удивительно живо дышал на них, он наделял их незримой силой и властью и,
буднично впрягшись в тягловый хомут, покорно влек людей к синим набычившимся
угорьям; но вот умолк - и карбас, трехтонный, грудастый, потерял свою
неприступность и стал попросту скорлупкой, березовым пожухлым листом, волею
судьбы закинутым в сиротские пространства. И сразу почуялась властность
моря, его равнодушная гордыня, и внезапная гулкая тишина ударила в уши.
Отдорный русский ветер подул с горы, потянул посудинку в голомень, в
распахнутый черный зев с обманчивой багровой ранкой в его глуби. Нет, что ни
говори, но море завораживает человека и власть над ним имеет необъяснимую и
роковую. Дымчатые вороха над головой загустели, залиловели с исподу, они
округло сбегали к горизонту, как бы обжимая море и втягивая его в себя, и
глядя на вишенный покат воды, чудилось, что она втекает в огромные врата с
резными ободверинами и там, за ними, уже живет иной мир, иное пространство,
полное чуда. Не эта ли необъяснимая тайна и покоряла мужика, и однажды,
оторвавшись от родимого берега, он как бы испивал отравы,
горестно-радостного колдовского зелья, и, повинуясь музыке неслышных слов,
мореходец стремился достигнуть тех поднебесных врат, за коими даже воздух
вроде бы поет, полный серебристого дрожанья.
Да, тяжела морская чара, из этой братины многие пытались испить, многие
хотели захмелиться и, наполнившись гордыней, померяться силой. Но море не
любит гордеца и хвастливого пустого человека: это как бы обнаженная,
распластанная земная душа испытующе открыта нашему взору, но попробуй-ка
решись без расплаты нахально коснуться ее незатихающего чуткого нерва...
И может, этот остерегающий знак достиг Гришиного сердца и разбудил
прошлую память, ибо старик кочетом вскочил вдруг на решетчатые телдоса,
покрывающие днище, потопал бахилами и из-под руки заозирался на белый свет.
- Ой, было похожено, ой, было похлебано морского рассола, - с опаской,
полушепотом воскликнул Гриша Чирок, словно боялся слуха главного водяного
хозяина. - Шторминушка-то падет, мать моя родненькая... Ой ты Боже, помилуй
и прости, волосье-то дыбом. Не раз смертельная рубаха надевана, - суеверно
добавил старик и низко поклонился на восток.
- Смотри мне, не накличь чего худого, - сурово одернул Сметанин.
- Да я все к тому. Фуражечку шибко жалко.
- Скупердяй, пожалел прошлогоднего снегу.
- У скупа не у нету - есть что взять, - смиренно отозвался Гриша. - Вы,
Федор Степанович, от покойничка Мартынки Петенбурга худую похмычку взяли на
соседа свой грех валить. Знаем мы такую моду, но правда свое возьмет.
- Помрешь, дак кому все оставишь? - шел впоперечку Сметанин, со
странным упорством домогаясь до старика. Бухгалтер сидел враскорячку,
широкий, как поветные ворота, багровый с лица, кожаная квадратная шапчонка
на затылке, и второй мясистый подбородок растекся по овчине воротника. С