"Владимир Личутин. Фармазон (Роман) " - читать интересную книгу автора

поднял вой: дескать, мил человек, пощади невинную душу, век не забуду. Тут
бы самое время отступиться, но отец за спиной. Выхватил парень нож да тюленю
в горло, так что кровь в лицо полоснула. "Татушка, не могу я убить. Татушка,
мне его жалко!" - закричал Мишка и заплакал. А отец грозно так надвинулся,
замахнулся кулаком на сына, и тот в страхе сам упрятал голову, как звереныш,
и стал вдруг меньше серуна. "Соп-ля-як!" - рыкнул Федор Крень, и мальчишка,
пугаясь отца больше Бога, сквозь проливные слезы и не видя уже ничего, ткнул
ножом в звериную ревущую пасть и заглушил ее. После трясущимися руками долго
обирал с лица кровь, нож скоблил о снежный наст - наракуй. Взглянул на
пальтюху, замызганную звериными печенками, и тут Мишку вытошнило с надсадой
и горечью. Апрель стоял, днем слегка парило, и невидная глазу копилась с
ропаков снеговая вода - свежун. Упал на колени, вылакал эту прозрачную
лужицу и, стыдясь себя и своей недавней слабости, с ожесточением шкерил
тюленя. Шкуру с салом завернул, привязал к тягловой лямке и побежал догонять
отца...
Сколько после было взято зверя в долгих морских ходах, не раз в относ
попадал Мишка Крень, едва выбираясь на Кеды иль на Канин, иной раз и на
Терский берег выкинет, истощенного и завшивленного: тут уж не до промыслу,
лишь бы самому живу быть. В норов моря проник Мишка, нрав воды чуял и
круженье ее по часам и, повалившись в карбас у родной Вазицы, знал, когда
поднесет его к Моржевцу. И небо с его тайно скользящими звездами, и крутящие
ветры, внезапно полыхающие - когда море встает торчком, а небо с овчинку, -
и дальние очертания берегов, больше похожие на марево, на кудесы, - все это
ловко и словно бы само собой, без особых усилий проникало в Мишкину память и
становилось редкостным знанием. И не случайно, не глядя на лопоухий возраст,
даже бывалые рыбаки с легкой душой шли к Мишке Креню в пай, называли
кормщиком и без боязни плыли за ним, зная, что молодой Крень не промахнется.
Но тот первый серунок, тюлень-годовик, плачущий, как малый ребенок, и
молящий жизни, остался в памяти Креня словно напоминанье о непонятном грехе
и странно ожесточал мужика.
А норов зверя Мишка знал, чего умалять. Как нитка протянулось к нему по
длинному родовому древу поморское знанье. Ведь чтобы в убыток не войти и
жизнь свою не сгубить задаром, надо первым делом понять природу звериную,
его характер. Зверь хитрый, но ты его облукавь и на своем настой. Вот если
зайца брать: он вроде бы и лукав, но и любопытен, и доверчив. Увидит издали
лодку, нырнет и пойдет следом. Думаешь, где он, у черта, небось, упикал к
теще на блины и потерялся, а он, оказывается, невдали от лодки затаился и
сквозь воду смотрит, надзирает. А не поймет, в чем толк, и выльется на
поверхность, ибо этот зверь глазам так не верит, как носу. Запах схватил - и
прочь, дьяволина. Но ты не кипятись, не пори горячку: следом кинешься -
уйдет во льды, только и видел. Ни себе шапка, ни бабе воротник, с чем за
стол сел - с тем и прочь вышел. Увидишь, ропак редкий плавает, с одной
стороны подсунься, напарника высади и далее угребайся. А морской заяц, он,
как ребенок, идет сзади. Увидит на льдине черновинку, уж опасаться не будет,
обязательно выстанет в любопытстве над водою, глаза отворит. Тут и не
теряйся, хлопай его из ружья, верное дело...
Чего говорить: стреляно было зверя и на копье брано, много душ отлетело
на небо. Если бы каждая жизнь тюленья и нерпичья шла за грех, то Креню бы не
жить. Он бы почернел и трухою осыпался.
Все ушло куда-то, все откатилось, и только море вечное, и нет ему