"Владимир Личутин. Фармазон (Роман) " - читать интересную книгу автора

таким громко говорить опасно, не то перечить. - Кому оставишь, помрешь
дак? - закричал Сметанин, строжась, но тут же отвернулся и подмигнул
мотористу. Тот сутулился на корме, фуфайка наотпашку, все лицо обнаженное
какое-то и выпуклое, ни мясинки, ни жиринки в нем, словно бы одну становую
кость натуго обтянули малиновой кожей. Что-то нездешнее, нерусское таилось в
обличье, хотя и вышел парень из местного коренного рода без всякой примеси.
Да еще эти долгие волосы толстым засаленным крылом наотлет, русые, с легким
житним отливом. - Чего он ерестится, ты не знаешь? - спрашивал Сметанин
моториста и между тем черепушкой о бутылку позванивал, тормошил мужицкую,
вина хватившую душу.
- Железно! - скалился Коля База. - На колхозе-то сидел, так наворовал.
- Ты, шшанок! - вскинулся дед. - А ну, подь сюда. Я тебе салазки
сделаю.
- Чего он, с печки упал? - притворно обиделся Коля.
- Я сейчас упаду, шшанок. Он мне зубы показывает.
- Так его, Григорий Петрович. Распустилась молодежь. Ты его под
микитки, - заводил Сметанин.
- Ша, папаша. Окупался раз? - лениво спросил Коля База, цепко глядя
мимо старика. - И еще окупаю. Железно окупаю, хоть песок подмою.
- Шшанок, ну иди ко мне. Сейчас перетяну, чем поострей, - гоношисто
вскинулся старик и зашарил под тулупом, будто бы искал нож.
- Коля, он ведь такой. Он перетянет... На, варнак, выпей лучше, -
засмеялся Сметанин, протянул Грише кружку, и тот, закрасневшись моховым
лицом, буркнул, вроде бы отмякая: "Пусть живет, шшанок, может, собакой
станет". А бухгалтеру все не сиделось, он словно бы томился от тишины,
плотно обнимавшей карбас, иль последняя бутылка вина смущала его, хотелось
скорее прикончить ее и закруглить трапезу, чтобы греховно не думалось о
питье. Он снова обвел всех сидельцев придирчивым взглядом, ища, к кому бы
пристать. К Тяпуеву вязаться не хотелось, тот сидел сзади угрюмым сычом и
мутно глядел эмалевыми глазами; с Колькой говорить опасался, тот скоро
отбрехивается, а то и шутя обложит матерным словом; Тимофей Ланин сутулился
на переднем уножье и вроде бы задремал, уставший от пустого зубоскальства; и
только Гриша Чирок по-собачьи заглядывал Сметанину в лицо, и скобочка усов
хитро вздрагивала, знать, к даровому вину ластился старик и боялся упустить
чару.

Известна была на Вазице Гришина прижимистость: говорят, блины ест, а
ладони о волосы вытирает, чтобы масло зря не пропадало. Все вьюшки и фортки
в доме задвинет, чтобы дух хлебный вон не шел. В деревне явится к магазину,
иль к сенному амбару от безделья, иль на угор к тоньской избушке, иль на
ближние пески, где выкатан в кучи дровяной лес и стоит на приколе морская
посуда, - и обязательно промыслит то плицу - ковшик черпальный, то веселко
кормовое правильное, то удилище черемховое, провяленное под застрехой за
долгую зиму, сетной обрывок, круг проволоки, верхонки без пакуля, кастрюлю
без крышки, бросовую брезентуху с обгорелыми полами - все, чем богат
приморский берег, что остается в лодках, не особенно дорогое хозяину. А на
худой конец, если пустым оказался поход, то и полено прихватит из чужого
костерка и, не прячась, пронесет через всю деревню на свой заулок. Велика ли
на супесях под морским соленым ветром да под ранними утренниками уродится
картоха, так Гриша и с грядок умудрился получить прибыток.