"Синклер Льюис. Юный Кнут Аксельброд (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

следовало бы приняться за напыщенные сомнительные антропологические
рассуждения Мильтона. Грустный, пошел он на занятия по истории. Этими
занятиями отлично руководил доктор философии Блевинз.
Кнут восхищался доктором философии Блевинзом. Он был всегда так чисто
вымыт, всегда в очках и всегда абсолютно прав. Однако большая часть паствы
не любила Блевинза. По мнению студентов, он был "чудила". На его занятиях
они читали газеты и потихоньку пинали друг друга ногами.
Кнут сидел в чисто побеленной аудитории, тяжело опираясь на широкий
подлокотник стула, и внимательно слушал, стараясь не пропустить ни одного из
иронических аргументов Блевинза, доказывавшего, что точная дата второго
брака Фемистокла приходится на два года и семь дней позднее, чем это
утверждает безграмотный осел Фрутари из Падуи. Кнут восхищался ловкостью
молодого Блевинза и чувствовал себя ужасно добродетельным человеком,
заучивая эти неопровержимые истины.
Вдруг он услышал, что какие-то недостойные молодые люди играют за его
спиной в покер. Его ухо жителя прерий уловило сказанные шепотом слова:
"Два", - а затем: "Два сверху!". Кнут повернулся и посмотрел, сдвинув брови,
на юношей, не уважающих серьезную науку. Когда он отвернулся, нарушители
дисциплины захихикали и снова взялись за карты. Доктор философии Блевинз как
будто тоже заметил что-то неладное. Он нахмурился, но ничего не сказал. Кнут
сидел в раздумье. Для него Блевинз был просто мальчик. Кнуту стало жаль его.
Надо помочь мальчику.
Когда занятия окончились, Кнут задержался около стола Блевинза,
подождал, пока студенты выйдут из аудитории, и прогудел:
- Вы замечательный парень, профессор. Я хочу вам помочь. Ежели кто из
ребят что устроит, вы мне только скажите, я его отколочу, сукина сына.
Доктор философии Блевинз промолвил в ответ учтиво и ядовито:
- Весьма благодарен, Аксельброд, но думаю, что это излишне. Считают,
что я неплохо справляюсь с дисциплиной. До свидания! Да, одну минуту. Я все
хотел сказать вам... Было бы лучше, если бы во время опросов вы поменьше
старались блистать своей эрудицией. Вы отвечаете до такой степени
обстоятельно и так при этом улыбаетесь, как будто видите во мне что-то
чрезвычайно смешное. Я ничего не имею против того, чтобы вы считали меня
комическим персонажем про себя, но в аудитории необходимо соблюдать
условности, кое-какие маленькие условности, знаете ли.
- Да что вы, профессор! - взмолился Кнут. - Я и не думал над вами
смеяться. Даже не знал, что улыбаюсь! А ежели и улыбаюсь, так потому, что
рад, коли моя глупая старая башка запомнила урок.
- Ах так! Весьма похвально. И если вы впредь будете немного
сдержаннее...
Доктор философии Блевинз ощерился ледяной улыбкой и затрусил в
Преподавательский клуб, чтобы там потешиться, рассказывая со свойственным
ему остроумием о старике и его неправильной речи. А Кнут сидел один в
опустевшей аудитории, раздавленный, одряхлевший. В окна светило яркое солнце
погожей осени; со спортивной площадки доносились звонкие, молодые голоса. Но
Кнут, так любивший золотую осень, сидел, разглаживая мятый рукав и устремив
взгляд на классную доску, а сам видел перед собой только серую осеннюю
стерню вокруг своей далекой лачуги. Когда он представлял себе, как наблюдают
за ним в колледже, как исподтишка смеются над ним, над его глупой улыбкой,
он то сгорал от стыда, то приходил в ярость. Он затосковал по своей кошке,