"Клайв Стейплз Льюис. Боль" - читать интересную книгу автора

свои чувства во время гребли на озере, в украденной лодке. Углубившись еще
дальше в прошлое, мы находим весьма ясный и яркий пример в "Рыцарях короля
Артура", когда Гэлэхад "задрожал великою дрожью, я ко смерти обетованная
плоть узрела предметы духа". В начале нашей эры это чувство находит себе
выражение в "Апокалипсисе", где автор падает в ноги воскресшему Христу,
"словно мертвый". В языческой литературе мы находим у Овидия изображение
тенистой рощи на Авентине, о которой можно безошибочно сказать numen inest -
здесь обитают духи, или здесь ощутимо Присутствие, а Виргилий дает нам
дворец Латина, который "ужасен (horrendum) лесами и святостью (religione)
былых дней". Греческий фрагмент, без особых оснований приписываемый Эсхилу,
повествует о земле, море и горе, содрогающихся под "ужасным оком
Властелина". А в еще более отдаленные времена Иезекииль, рассказывая о
Богоявлении, говорит нам об ободьях, что они были "высоки и страшны" (Иез.
1:18), а Иаков, пробудившись ото сна, говорит: "как страшно сие место!"
(Быт. (28:17).
Мы не знаем, в каких глубинах истории зародилось это чувство.
Первобытный человек почти наверняка верил в вещи, которых привели бы нас в
волнение, если бы мы верили в них, и поэтому вполне вероятно, что трепет
перед запредельным столь же стар, что и само человечество. Но нас в первую
очередь волнует не то, когда он возник. Важно, что тем или иным образом он
обрел существование, что он имеет широкое распространение и не покидает
нашего сознания с развитием знаний и цивилизации.
Притом же, этот трепет не порожден видимой вселенной. Нет никакой
возможности провести логическую связь между простой опасностью и страхом
сверхъестественного, а тем более запредельного. Вы можете сказать: вполне
понятно, что первобытный человек, будучи окружен реальными опасностями, а
потому испуган, придумал сверхъестественное и запредельное. В каком-то
смысле так оно и есть, но давайте выясним, что мы имеем в виду. Вы считаете
это понятным и естественным, поскольку, имея ту же человеческую природу, что
и ваши отдаленные предки, вы можете вообразить аналогичную реакцию со своей
стороны на чреватое опасностью одиночество, и эта реакция будет естественной
в том смысле, что она будет отвечать человеческой природе. Но она ничуть не
"естественна", если. полагать, что идея потустороннего или запредельного уже
заключена в идее опасности, или что любое ощущение опасности и отвращение к
ранам и смерти, заключенное в нем, может дать хоть намек на понятие
потустороннего трепета или запредельного благоговения для разума, в котором
оно еще не заключено. Когда человек переходит от физического страха к
трепету и благоговению, он совершает резкий скачок и постигает нечто, что не
было "дано" физическими реальностями и логическими выводами из них, как
бывает дана опасность. Все попытки объяснения запредельного предполагают
объясняемый предмет - так антропологи производят его от страха перед
мертвыми, не объясняя, однако, почему мертвые (люди, бесспорно, из числа
наименее опасных) должны пробуждать к себе столь необычное чувство. Вопреки
всем подобным попыткам мы настаиваем, что трепет и благоговение - чувства
совершенно иного порядка, чем страх. Они заключены в природе интерпретации,
которую человек дает вселенной, и подобно тому, как простое перечисление
физических качеств красивого предмета никогда не включает в себя его
красоты, и не дает существу, лишенному эстетического опыта, ни малейшего
понятия о том, что мы считаем красотой, никакое фактическое описание среды
обитания человека не будет включать в себя потустороннего и запредельного