"Клайв Стейплз Льюис. Боль" - читать интересную книгу автора

воле существует и сотворено" (Отк. 4:11). Мы не были созданы в первую
очередь для того, чтобы мы могли любить Бога (хотя и для этого тоже), но
чтобы Бог мог любить нас, чтобы мы могли стать предметами, в которых
Божественная любовь имела бы "благоволение". Просить о том, чтобы
Божественная любовь довольствовалась нами в том виде, в каком мы существуем,
- все равно, что просить, чтобы Бог перестал быть Богом:
поскольку Он есть то, что Он есть. Его любовь, по природе вещей, должна
ужасаться иных позорных пятен на нашем нынешнем характере, и поскольку Он
уже любит нас. Он должен прилагать усилия, чтобы сделать нас достойными
любви. Мы не можем даже пожелать, чтобы Он примирился с нашими нынешними
недостатками, как не может нищая дева желать, чтобы король Кофетуа
довольствовался ее лохмотьями и грязью, или собака, раз выучившись любить
человека, не может желать, чтобы человек терпел в своем доме лязгающее
зубами, кишащее паразитами и марающее пол существо из дикой стаи. То, что мы
здесь и сейчас склонны называть своим "счастьем", это вовсе не цель, которую
преимущественно имеет в виду Бог. Но когда мы станем такими, каких Он сможет
любить беспрепятственно, тогда мы и впрямь будем счастливы.
Легко предвижу, что ход моих рассуждений может вызвать протест. Я
обещал, что в попытке понять Божественную благость нам не придется попросту
выворачивать наизнанку нашу собственную мораль. Но мне могут возразить, что
нам здесь предлагается именно такое выворачивание наизнанку. Могут сказать,
что любовь, которую я приписываю Богу, именно того рода, какую в людях мы
называем "эгоистической" или "собственнической", и которая проигрывает в
сравнении с любовью иного рода, стремящейся прежде всего к счастью
возлюбленного, а не к удовлетворению любящего. Я не уверен, что я приложил
бы эту мерку даже к человеческой любви. По-моему, мне не следовало бы
особенно ценить любовь друга, который заботился бы только о моем счастье, и
не обращал внимания, если бы я стал поступать бесчестно. Тем не менее, я
принимаю выдвинутый протест, и ответ на него должен пролить новый свет на
наш предмет и исправить кое-какую односторонность в наших рассуждениях до
сего момента.
Говоря по правде, антитезис между эгоистической и альтруистической
любовью нельзя четко приложить к любви Бога к Его созданиям. Столкновения
интересов, а стало быть и возможности проявить либо эгоизм, либо альтруизм,
случаются лишь между существами, обитающими в обычном мире - Бог соревнуется
с тварью не более, чем Шекспир соревновался бы с Виолой. Когда Бог
становится Человеком и живет в образе твари среди Своих собственных тварей в
Палестине, тогда воистину Его жизнь становится величайшим самопожертвованием
и ведет на Голгофу. Современный философ-пантеист сказал: "Когда Абсолют
падает в море, он становится рыбой"; аналогичным образом мы, христиане,
можем указать на Воплощение и сказать, что, когда Бог лишает Себя Своей
славы и подчиняется условиям, при которых - и только при которых - эгоизм и
альтруизм получают четкое значение, Он воспринимается как полный альтруист.
Но о Боге и Его трансцендентности - о Боге, как безусловном основании для
всех условий - трудно думать в таких категориях. Мы именуем человеческую
любовь эгоистичной, когда она удовлетворяет свои собственные нужды за счет
нужд своего предмета - когда, например, отец держит дома детей, так как не
может лишить себя их общества, тогда как им, в их собственных интересах,
следовало бы идти в люди. Такая ситуация предполагает наличие нужды или
страсти в любящем, несовместимую с этим нужду со стороны предмета любви, и