"Клайв Стейплз Льюис. Боль" - читать интересную книгу автора

изукрасил, и она, тем не менее, изменила Ему (Иез. 16:6-15).
"Прелюбодей-цы", называет нас Иаков, потому что мы отвлекаемся "дружбой с
миром", тогда как Бог "до ревности любит дух, поселенный Им в нас" (Иак.
4:4-5). Церковь - Господняя невеста, которую Он так любит, что в ней не
должно быть ни пятна, ни порока (Ефес. 5:27). Ибо истина, которую
подчеркивает эта аналогия, заключается в том, что любовь, по своей природе,
требует совершенствования своего предмета, что простая .доброта", терпящая в
своем предмете все, кроме страдания, представляет собой в этом отношении
полярную противоположность любви. Когда мы влюбляемся в женщину, разве мы
перестаем обращать внимание на то, чиста она или грязна, хороша собой или
неприглядна? И какая женщина сочтет признаком любви в мужчине то, что он не
знает, и не обращает внимания, как она выглядит? Любовь воистину может
любить свой предмет, когда красота его утрачена, - но не потому, что она
утрачена. Любовь еще чувствительнее, чем сама ненависть, к любому пороку
своего предмета; ее "чувства мягче и ранимей нежнейших рожек улитки". Как
ничто иное, она прощает очень многое, но очень немногому потворствует; она
довольствуется немногим, но требует всего.
Когда христианство говорит о том, что Бог любит человека, оно имеет в
виду, что Бог именно любит, а не то, что Он проявляет некую
"беспристрастную", а в действительности безразличную, заботу о нашем
благополучии - повергающая в трепет и удивительная правда заключается в том,
что мы являемся предметом Его любви. Вы просили любящего Бога - так вот же
Он. Великий дух, столь легкомысленно вами упоминавшийся, "чей лик вселяет
трепет", - существует, и это не старческое благожелательство, сквозь дремоту
позволяющее вам счастье по вашему выбору, не холодная филантропия
старательного должностного лица, не забота хозяина, чувствующего
ответственность за удобство гостей, но Сам, всепожирающий огонь, Любовь,
создавшая миры, настойчивая, как любовь художника к своей работе,
деспотическая, как любовь человека к собаке, предусмотрительная и
освященная, как любовь отца к ребенку, ревнивая, неумолимая, требовательная,
как любовь между полами. Я не знаю, каким образом такое возможно, это
превосходит всякое разумение: каким образом любые создания, тем паче такие,
как мы, могут иметь столь великую цену в глазах их Создателя. Несомненно,
что такое бремя славы не только нам не по заслугам, но, за исключением
редких мгновений благодати, не по желаниям - подобно девам в древней пьесе
мы склонны протестовать против любви Зевса. Но, по-видимому, этот факт не
подлежит сомнению. Лежащее превыше страстей говорит, словно бы претерпевая
страсти, и содержащее в себе причины своего собственного и всякого иного
блаженства говорит, как бы чувствуя жажду и стремление: "Не дорогой ли у
Меня сын Ефрем? Не любимое ли дитя? Ибо, как только заговорю о нем, всегда с
любовью вспоминаю о нем;
внутренность Моя возмущается за него" (Иер. 31:20). "Как поступлю с
тобой, Ефрем? Как предам тебя, Израиль? Повернулось во Мне сердце Мое" (Ос.
11:8). "Иерусалим, Иерусалим,.. сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как
птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели" (Матф. 23:37).
Проблема примирения человеческого страдания с существованием любящего
Бога неразрешима лишь постольку, поскольку мы придаем слову "любовь"
тривиальное значение и смотрим на вещи так, словно человек является их
центром. Но человек не является центром. Бог существует не ради человека.
Человек не существует ради себя самого. "Ты сотворил все, и все по Твоей