"Михаил Левитин. Еврейский Бог в Париже (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Детей же все время теребит, они отворачиваются, чтобы ей ответить, или зовут
подойти - взглянуть, как смешно подпрыгивает Шинкиле во время игры, но
слушать она им не дает, окно закрывается раньше, чем Шинкиле доиграет, и
дослушиваю его я и те, кто на мосту.
Денег за этот концерт Шинкиле ни с кого не берет.
Мы стоим, смотрим на закрытое окно, на Сену, смотрим, как темнеет к
вечеру золото Парижа, флейтист молчит, ему трудно, я знаю.
- Это их мама? - спрашивает он.- Очень красивая мама, она совсем не
похожа на еврейку.
- Она не еврейка.
- И вы не боитесь, ой, какой вы смелый, мне ни за что, ни за что не
разрешат жениться на нееврейке, хотя мне нравятся еврейки, я все равно
убегу, потому что ненавижу, когда мне запрещают, и женюсь на такой же
красивой, как ваша. Это приятно - быть женатым на красивой?
Я промолчал.
- Что за глупости спрашиваю, не хотите - не говорите, я всегда сначала
скажу, а потом жалею, что раньше не откусил себе язык, конечно, приятно, вы
идете по городу, и вам все-все завидуют, а потом приходят домой и говорят
домашним, что видели самую красивую пару на свете, те не верят, просят
рассказать, а как тут можно рассказать?
Мы договариваемся о встрече, Шинкиле садится на велосипед и уезжает,
продолжая беседовать с самим собой. Я же вздохну поглубже, наберу побольше
воздуха и поднимусь наверх.
Это я позже узнал, что она сказала.
- Подозрительный тип,- сказала она.
Каждое утро я выбегал из дома, и теперь уже Сена, едва дождавшись меня,
сама бежала вперед, раздвигая передо мной город.
Если солнечное пятно ляжет левее, что изменится? Что вообще меняется в
душе от расположения солнечных пятен на брусчатке дебаркадера или бликов на
воде? Надо довериться солнцу, оно приведет тебя куда нужно. А еще можно
довериться сумеркам, а еще дождю и ветру, если вы в Париже, даже изморози,
если у
"Гранд-опера", и вы достаете из кулечка каштаны, обжигая ладони.
Да, Бог не фраер, Бог не фраер. Никогда бы она не поверила, что,
готовясь к Парижу, я встретил там, у нас дома, в метро
Квазимодо, он сидел с самого края, задумавшись, и ближайшая соседка
боялась случайно его коснуться, он сидел с края, возвышаясь над всеми, зная,
что некрасив, но не догадываясь - насколько, в байковой рубашке, застегнутой
под горло, король уродов Квазимодо, кулаки большие, волосатые водружены на
колени, как кружки, и все равно как-то особенно выделялся большой циферблат
на запястье, наверное, эти часы что-то для него значили. В толстые ботинки
ушли носки, приоткрыв полоску кожи, садясь, он слишком высоко вздернул
брюки, огромная, никому не нужная голова, мясистый нос, волосы, как всегда
на большой голове, унылы и неопрятны, и, пока он шел к выходу, я думал, что
в жизни есть все, что химеры воображения где-то воплощены.
Заблудился он, что ли?
Я рассказал бы ей про Оффенбаха, как шел он передо мной, длинный,
несуразный, совсем близко к особняку на улице Пове, и проводил указательным
пальцем по стене особняка только одному ему видимую черту, как мимо меня на
площади Бастилии провели бульдога, а он тут же вернулся, чтобы подпрыгнуть и