"Михаил Левитин. Еврейский Бог в Париже (Повесть) " - читать интересную книгу автора

флейта не нужны, он любит шахматы, играть он не умеет, он оборачивает каждую
фигурку в тряпочку и прячет под кровать, если вы наклонитесь, обязательно
увидите завернутую в тряпочку фигурку, когда-нибудь мой брат станет
чемпионом мира и заработает целую кучу денег, наши часто становятся
чемпионами,
Бог любит музыкантов и шахматистов, мы купим маме виллу в Ницце на
старости лет, но наша мама никуда из Израиля не уедет, она приехала туда
умирать, и будьте уверены, своего добьется, но если я ей скажу, что в
Ницце - море цветов, она обожает цветы, как вы думаете, она приедет, я
пришлю ей деньги на билет.
Надо было, чтобы он замолчал, но, странное дело, под щебетанье
Шинкиле мне становилось уютнее жить.
- А почему вы называете меня Шинкиле? Это что-то ласковое? Есть
Шикиле, есть Мотеле, но Шинкиле я никогда не слышал, откуда вы взяли
это имя?
- Выдумал,- сказал я.
- Ой, сами, ой, вы - выдумщик, обожаю выдумщиков, я, например, ничего
сочинять не умею, я говорю только правду, это очень противно, еврей не
должен говорить голую правду, нужна фантазия, у меня ее нет, все просят -
помолчи, помолчи, кто тебя за язык тянет, кому это интересно, вокруг люди, а
я говорю и говорю. Бог дал человеку возможность разговаривать с другими,
разве этого мало, вам нравится со мной разговаривать?
- Шинкиле,- сказал я.- Это не мы с тобой, ты один разговариваешь.
- Ой, правда? Я так много говорю, что устаю от самого себя.
Потому что я нервный, сначала я уговариваю себя, что никакой не
нервный, просто веселый, потом люди говорят мне: ты очень нервный, тогда я
расстраиваюсь и начинаю играть на флейте.
- Ты любишь играть на флейте?
- Обожаю! Это так же легко, как говорить.
- Да, да, стоит только нажать вот на те дырочки и дуть...
- Откуда вы знаете? Вы учились играть на флейте?
- Это Гамлет.
- Ой, я знаю Гамлета! Я мог бы проситься в театр, в оркестр, но я не
люблю играть плохую музыку, а в театре она почти всегда плохая, ее сочиняют
неудачники, а Моцарт не был неудачником, хотя его почему-то так все
называют, сейчас я сыграю вам Моцарта.
И он играет. И все за столиками улыбаются, так потешно он таращит
глаза, когда играет, и еще потому, что он, действительно, лучше всех в мире
играет. А потом мы втроем идем по улице, держась за его велосипед.
- А теперь, друг мой,- говорю я,- вы сделаете мне одно одолжение, а уж
я буду вам обязан все время, пока нахожусь в Париже.
- Я не делаю друзьям одолжений,- отвечает Шинкиле.- Вы только точно
объясните.
Мы приходим на Пон-Мари, и я посылаю малыша наверх в квартиру, чтобы
мои открыли окно. Окно открывают не сразу, наверное, она спросила - зачем?
Но потом все-таки открывают, и на подоконник забираются дети, она же
мелькнет только один раз - выговорить им, чтобы не разгуливались,- свалятся,
и я чувствую себя виноватым, что подвергаю их жизнь опасности. Она даже не
взглянула на нас, а Шинкиле играет, все на мосту аплодируют, он хорошо
играет, и остается надежда, что она все же слышит его в глубине квартиры.