"Андрей Левкин. Цыганский роман (повести и рассказы)" - читать интересную книгу автора

освободив какие-то полости, в теле что-то переменялось, возникало ощущение
холодной пустоты - то именно, что пугало при первой встрече с каждой из них,
пока не удавалось ощутить наличие какой-то другой заполненности. Так, верно,
испугал бы человека, привыкшего к рококо, интерьер, где только и вещей, что
белые стены, да циновка на полу.
Не знаю, как он сам все это понимал, - на нем, разумеется, рисунков не
было никаких: кому бы он доверился лечь, под чей нож? Не знаю, может быть,
это такое его несчастье - жить, не имея возможности применить свое умение к
себе самому. Впрочем, абсолютно чистым его тело не было: какие-то отдельные
засечки, пунктирчики, образовавшиеся сами собой от случайных порезов или
проверки, как заточен инструмент. Вообще, это серьезно - хотел бы он иметь
своим пациентом себя?
Ну вот, после того как пошли материи приятные, стилистические изменения
поначалу не возникли - все те же отдельные, метафизически отдельные рисунки,
не только, впрочем, орнаменты, но и линии более живые и прихотливые. А
затем, видимо, власть в нем захватили руки, начались совершенно безумные
всплески - от долгих гладких, путаных выпуклых линий, через какие-то
сецессионные черные лилии и невероятно распутную - трудно подобрать слово
точнее - их общую ритмику к уже совершенно, в шестом поколении барочному
выплеску, хору, взрыву, грохоту красок и фигур: он словно задался изобразить
на человеке абсолютно все - на коже тогдашних партнерш не оставалось ни
сантиметра, свободного от рисунка, какие-то атласы всевозможных миров.
После - то ли глаза устали, то ли еще что - произошел переход к тоже
цветной, но уже иной работе, отдельными плоскостями тяготеющей (через,
впрочем, краткий период почти мультипликационных фигурок) к чистым
отношениям цветных, гладких плоскостей, участков тела - уже почти
абстрактных единиц, но создающих какой-то вполне отчетливый рисунок в сумме
тела, рисунок, участвующий в постоянном диалоге с ним. Далее, цвета вновь
блекнут, едва сохраняя пигмент, сходятся к серому, впрочем, растр фотографии
он не имитировал никогда, не был ему свойствен и пуантилизм, равно как, на
самом деле, и любая символика. Все это спровоцировало его на очень сложную
игру с самой работой - что описать крайне трудно, разве что привести пример
его тогдашней работы, одного из очевидных шедевров: партнерша была очерчена,
просто обведена миллиметров в пять-семь шириной не очень, якобы,
старательной черной линией - от темечка вниз, обойдя губы справа, к впадинке
между ключиц, по правой ключице, по руке и далее, через подмышки, между ног;
очертив тело, линия вышла к торчащему на шее позвонку и поднялась наверх,
затерявшись в волосах, возможно, замкнув себя. Это была его предпоследняя
работа из мне известных. Сам же факт прекращения им практики и
последовавшего исчезновения не был отмечен никаким драматизмом, да и, честно
говоря, не был замечен вовсе: он и ранее иногда отсутствовал неопределенное
время, возвращался, работал дальше. Точно так же и теперь возвратиться он
может хоть сегодня.
Теперь последняя работа. Не знаю, возможно ли вообще говорить о ней,
поскольку придется использовать какие-то обиходные слова с привлечением
общественного мнения и мысленных экспериментов по типу: что бы это могло
значить? Но, честно говоря, ситуация имеет все шансы быть обвиненной в
обыденной театральщине, так что только исходя из этого обвинения и может
быть сколь-нибудь объяснена.
Чтобы ее рассказать, придется опуститься до весьма пошлых похабностей: