"Андрей Левкин. Цыганский роман (повести и рассказы)" - читать интересную книгу автора

назад на пенсию поперли, так он и начал свои картинки печатать.
- Печатать? Фотографировать?
- А нет. Щелкать, он всю жизнь щелкал. Нащелкает, у себя на службе
отдаст потом, ему там и проявят, и высушат, он их и складывает, некогда
возиться. Занятой. А теперь купил агрегат и сидит в темноте.
А. ужаснулся, представив соседа: сначала, очевидно, поиски по всем
углам и ящикам запыленных коробок, которые перевязаны бечевками, либо
разноцветной, выцветшей тесьмой, взятой из запасов жены; тесьма,
развязанная, не расправляется, не уступает своих изгибов, а в коробках, в
ячейках - сухие, скрученные до визга рулончики негативов. Постепенно
разгораясь, теряя выработанные за годы начальствования спокойствие и
невозмутимость, входя в раж, не сверяясь уже со врущим списком на обратной
стороне крышки (лиловым химическим, либо обычным, полустершимся карандашом
там почти код, какие-то условные слова, которые, казалось, доходчиво
сохранят обстоятельства съемки), щурится над красно-блестящей жидкостью в
кювете, общедоступным вариантом ясновидящего вглядываясь в незрячую, с
бельмом схожую пелену, сквозь которую, не спеша, лениво, как бы обратно тая,
проступают чуть смазанные колыханием воды (рука, торопя изображение, гладит
бумагу) контуры, темные точки, силуэты - недопроявленные, кто такие? Что за
люди, что за город? Но и проявившиеся - кто такие? Кто стоит, прислонившись
к косяку? Кто держит бокал в руке? кто поднимает бокал? за что пьет? Что за
вид, что за дом, кто они, глядящие в объектив? Редко, очень редко вспоминая
тех, кто всплывал со дна ванночки, и вздрагивая, когда узнавал себя - будто
перебрав в ресторане, увидел вдруг свое кривое лицо в туалетном зеркале.
Печатает, вставляет в рамки. Вешает на стены. Жизнь вторая, навсегда.
Успевай только смахивать пыль.
Спутник, между тем, умолк, стал идти осторожнее: они приближались к
цели. Многочисленные ручейки были снабжены перекинутыми досками, ручейки
ширились и сливались, компаньоны пересекали какую-то дельту - один рукав,
другой, вот, кажется, последний - и точно: канава здесь рассасывалась в
болото, через которое, между кочками, были набросаны доски, коряги, всякий
хлам. Без особенных сложностей они перебрались через топь и, хватаясь за
черную землю и обломок бетонной плиты, взобрались на плато.
Первое, что поразило здесь А., - свет. Здесь оказалось очень светло.
Ровное, вдали чуть уходящее вверх пространство было белым, блестящим от
многочисленных стекол, мерцало, раздражая глаза бликами; кое-где над плато
курились - будто подземные - дымки, тоже светлые, молочные. Спутник достал
сигарету, присел на какой-то ящик и, переводя дух, закурил.
- Ну вот, - сказал он, - ищи свое счастье. Тут, по правде, все
перемешано, что куда ссыпать не разбирают, но мебели если - это тебе со
мной, если с мебельной фабрики огрызки, то они вон там, - он махнул рукой,
валяются, с мотозавода хлам в той вон, вроде, стороне. А где дым - так это с
помоек, объедки. Там если из дому кто и выкинул что, так сами ребята
перехватят. Они посторонних не любят.
- А книги? - заикнулся А. - Попадаются?
- Книги? Макулатура всякая? Так теперь ее мало. Но бывает, попадает под
ноги. Вроде есть она тут где-то. Ищи. Ты, выходит, из этих... интеллигент,
он сделал ударение на втором "и", - ну-ну, - он, как бы не одобряя, покачал
головой, - ищи. Бывай здоров.
Пахло омерзительно, воняло - кисло, тошнотворно. Ошарашил А. и весь