"Александр Иванович Левитов. Расправа и другие рассказы " - читать интересную книгу автора

радовался, что у меня есть возможность пожать человека в своих лапах, как
меня жали и жмут. Такие случаи доставляли мне какое-то одуряющее до
сумасшествия наслаждение. Я нарочно как можно дольше задерживал мужика и по
целым часам выторговывал у него копейку за копейкой, чтобы посмотреть, как
он будет плакать и валяться в ногах; но и в этот момент у меня все-таки
оставалось сознание, что так, как я, поступают только одни подлецы, хотя
сознание это было до такой степени слабо и неуловимо, что я едва-едва
чувствовал, как оно скользит по моему мозгу. Поэтому, я думаю, оно
посылалось мне тем же бесом отрицания единственно для того только, чтобы
отравить мое наслаждение даже и слезами ближнего... Это, мне кажется, бес
делал с тою целью, чтобы служить-то я служил ему, делая такие подлости, и в
то же время за эти подлости не получал бы ни одного вознаграждения, какие
обыкновенно так щедро рассыпает своим слугам искуситель...
Меня, наконец, очень озадачила последняя сентенция моего спутника и
печальный тон, которым она была сказана. Я взглянул на него. Теокритов был
необыкновенно бледен, его глаза сделались мутны и совсем потеряли умное и
ласковое выражение, которое я приметил в них сначала. Как-то бесцельно
выпучил он эти бессмысленные, как у сумасшедшего, глаза, сгорбился
по-старчески, сжался, угловато расставив руки и упрямо всматриваясь в
дорожную даль.
- А вот Москва вылечит вас от этого беса, - сказал я, стараясь
говорить как можно ласковее.
- Как вылечит? - спросил он. - Вы, может, по опыту знаете, что она
способна прогонять бесов?
- Знаю по опыту. Там вы очень скоро навыкнете или следовать одним
вашим собственным внушениям, или внушениям беса, судя по тому, с какими
людьми сойдетесь.
- Давай бог! - пожелал Теокритов, оживившись. - Не устали ль вы?
Сядем и будем курить.
Мы сели на траву, еще не обсушенную недавно взошедшим солнцем.
- Сказать вам по правде, я и сам полагаю на Москву большие надежды,
особенно если как-нибудь попаду в университет. Я почему-то, хоть и весьма
смутно, сознаю, что там перестроюсь решительно на другой лад. Каким путем
произойдет преобразование, я еще не знаю, но верю, что преобразование будет.
Это я имел случай видеть на моих товарищах, поступивших в университет. Знаю,
что моя собственная перестройка, как и всякая другая, доставит мне много
хлопот, а может, и страданий; но я ничего не боюсь, потому что теперешнего
своего положения я окончательно не могу выносить. Его с ума сводящее, всегда
безотрадное однообразие, которому я не вижу конца, - да конца и быть не
может, - вынуждает меня к самым отчаянным мерам, чтобы добиться хоть
какой-нибудь жизненной перемены... Верите ли, самая природа моей родины, по
общему и, вероятно, по вашему также мнению такая цветущая, я не скажу, чтоб
опротивела мне, но пригляделась как-то до такой степени, что я уже не нахожу
в ней ничего, как прежде, когда, бывало, ребенком, наделенный потасовками и
щелчками от всякого, кому только попадался под праздную руку, я уходил на
целые дни плакать об чем-то, жаловаться на что-то или в лес, или в дальнее
поле... Итак, решено и подписано: иду в Москву и во что бы то ни стало буду
добиваться университета. Если временами у меня и подымаются дыбом волосы,
когда я подумаю о моем беспомощном положении, которое так осязательно
представляет мне полную возможность умереть там без хлеба и без приюта, тем