"Александр Иванович Левитов. Расправа и другие рассказы " - читать интересную книгу автора

того дать еще полтинник на обратный проезд, так из этого выйдут два
обстоятельства. С одной стороны, старик, осчастливленный нежданной
благодатью, действительно на всю жизнь будет поминать меня в своих молитвах,
как обещает; с другой, мой стол, а главное - мое начальство подумают, что я
хапаю один, и на этом основании рано или поздно съедят меня. А может быть,
как-нибудь уцелею, думаю я про себя, и решаюсь отпустить старика. Поймите: я
хочу это сделать искренне, не стесняясь толками товарищей, притеснением
начальства; рискую быть выгнан из службы, следовательно потерять
единственную возможность жить. Вдруг ни с того ни с сего в мою голову
прокрадывается мысль, незваная, непрошеная. Причин, могущих ее вызвать,
кроме беса, я ни одной не знаю. Мне почему-то начинает казаться, что
старичишка-то врет, что у него за голенищем мошонка с сотней рублей, которые
он привез с тою целью, чтобы обхлопотать свое дело. Я пристально
всматриваюсь в него и начинаю видеть в нем так известный мне тип
деревенского богача скряги, у которого в пеленах под сараем деньги, в
горшках под печью деньги, в холстах у жены деньги. В это время с какою-то
особенною ясностью припоминаются мне все деревенские истории, которых, к
несчастью моему, я был столько раз свидетелем. В селе сходка, обсуживающая
какое-нибудь мирское дело. На этой сходке положили избрать хлопотуном дядю
Федоса, присудили дать ему на хлопоты по рублю с души и отправили на мирской
подводе в город. Приезжает из города дядя Федос - и опять сходка. "Ну что,
спрашивают, схлопотал?" - "Эвося!" - отвечает с приличною важностью
хлопотун. "Как же ты обделал, братец ты мой? - удивляются мужики. --
Деньгов-то у тебя было не бог знает сколько?" - "Вон она! - еще больше
важничает дядя Федос. - Мы, малай, и без деньгов бы всякое дело уделали.
Нас господа-то, поди-кась, как привечают, потому видят господа: ума-то у
меня коровы покедова не сжевали. Свитенку-то я нарошно старую да изодранную
с собой захватил, и лаптишки-то избитые, и шапчонку такую же. Пришел к
начальству в таком-то наряде - самого себя не узнал: как есть блаженный
какой. Боялся все, как бы мне в горнице-то судьи не загрохотать вслух,
одначе ж скрепился, и взялся я, братцы мои, у этого самого судьи (молодой
такой судья, новый еще!) так-то орать, так-то скорбеть тоскливо я у него
принялся, что слезы у него из глаз потекли. Увидал я слезы-то у него - в
ноги сейчас к нему, целую ему сапожки-то, светлые такие сапожки; он мне все
дело-то и уделал, у всех самых набольших за меня просил. Только и потратился
я на харчи лошади, да себе, да солдатов судейских обделил по семитке. Во
как!" Сходка слушает дядю Федоса и хохочет в поощрение его адвокатских
способностей, а дядя Федос, раскуражившись, поучает мир такого рода
справедливым изречением: "Тоже, малай, много дураков-то и в городе есть! На
наш век хватит их, городских-то!" И вот, говорю вам, при этом воспоминании я
начинаю на лице стоящего передо мной просителя примечать улыбку дяди Федоса
и думаю: "Что, ежели и этот старик есть не кто другой, как дядя Федос? За
что тогда вытурят меня из службы?" Но даю вам честное слово, что я не очень
скоро поддавался бесу-внушителю. Я усиленно боролся с ним, и всегда эта
борьба оканчивалась таким образом: "Не поддамся же я тебе, бес, - говорил я
про себя, - ничего не возьму с мужика". - "Не бери, тебя никто и не
принуждает, - раздавалось в ушах моих. - Тебе же хуже. Ты вспомни только,
кто для тебя сделал что-нибудь даром?.. Вспомни, что сделали тебе твои самые
родные?" Я вспоминал тогда, кто бы сделал для меня что-нибудь даром,
вспоминал, что сделали мне самые близкие, - и озлоблялся на мужика. Я