"Гавриил Левинзон. На три сантиметра взрослее" - читать интересную книгу автора

угол, а мой названый кричит с балкона:
- Юра, подожди, пойдем вместе! Юра, ты же слышишь! Не притворяйся!
Я сворачиваю за угол: с горки катит машина, на вираже шофер и впрямь
становится похожим на гонщика.
Машина уносится - и тут я ее замечаю, страшилище в зеленой кофте.
Откуда такая взялась на нашей улице? Из-под длиннющей кофты высовывается
коротенькое в синюю полоску платье, кажется, что оно сшито из такой же
материи, из какой шьют чехлы матрацев. Босоножки на ней белые, замызганные,
довольно-таки стоптанные. О прическе лучше всего сказать, что никакой не
было вовсе: русые волосы - патлы, без единой приколочки - до плеч. У ног -
чемоданчик и сумочка.
Страшилище плачет - я уже понял: это как раз тот бездомный человек,
которому мне на роду написано протянуть руку помощи. Главное, осторожно, не
спугнуть.

Оказывается, к ней невозможно подступиться: "Что тебе надо, парень? Ты
что, пришел поглазеть, как я реву?" Я отхожу и облокачиваюсь на ограду.
Конечно, это свинство - приставать к человеку, когда тот плачет.
Когда-то я тоже любил поплакать: ревешь - и все тебе мало. Горло сжимает, в
груди сладко щекочет, плачешь, плачешь, и кажется - все, уже выдохся, но это
только кажется: стоит припомнить свои обиды - и пошло опять. Откуда берется?
Слезы текут, щекочут, с подбородка капает, ты смахиваешь ладошкой, трешь
глаза обоими кулаками - ах, хорошо!
Кажется, выплакалась. Нет, только громкость убавила. Все еще трясутся
плечи. Она требует, чтобы я катился и не прилипал к человеку. Я отхожу. Но
совсем я не уйду. Дудки! Я же этого бездомного почти полгода искал. Да и как
она будет себя чувствовать, когда выплачется? Взглянет в ту сторону
украдкой, где я должен стоять, а меня нет! В плаче я разбираюсь: теперь она
плачет не только в свое удовольствие, теперь уж ей нужно, чтоб кто-нибудь
подошел и спросил: "Не могу ли я чем-нибудь помочь?" Ведь если человек стоит
в сумерках при чемодане и плачет, то нужно быть дураком, чтоб не понять: он
нуждается в помощи. Вот теперь пора. А что сказать? "Не могу ли я чем-нибудь
быть полезен?" А в ответ: "К сожалению, я не могу воспользоваться вашей
любезностью". Нет, таких дурацких словечек мне не выговорить. Это для
Улановского. Я бы штрафовал за такие разговоры.
- Кончается завод, - говорю я. - Все, больше ничего не будет.
Она улыбается, и я замечаю, что у нее, ко всему - к зеленой кофте и
матрацному платью - еще и верхний передний зуб сломан, остаток торчит,
пенек.
- Чего смеешься? - спрашивает она. - Вот черт! Такой я человек. Что бы
ни случилось, а удержаться не могу... Слушай, ты, может, думаешь, что я
плакала из-за этого? - Она пинает чемоданчик.
Не из-за этого она плакала! Подумаешь, несчастье! Она, если надо, может
целый месяц жить на вокзале - ей хоть бы что. Она от обиды плакала. Только
что это за обида, она никому не скажет, тем более такому...
- Молокососу, - подхватываю я, и она опять улыбается, а я беру чемодан
и подаю ей сумочку; она отходит и вдруг всхлипывает и оглядывается на то
место, где ей так здорово плакалось. Кто знает, как ей в другом месте будет,
там, куда я ее веду? Она говорит:
- Слышь, а ну, поставь чемодан - я передумала.