"Гавриил Александрович Левинзон. Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки (Повесть) " - читать интересную книгу автора

только бы купить одежку, которая считается модной. Одно время он ко всем
приставал с разговором о воспитателе в интернате, который орал на детей и
раздавал подзатыльники, когда никого из взрослых поблизости не было. Люди
его выслушивали и отвечали: "Бывает". Конечно, бывает. Всякое бывает.
Нужно это знать заранее. Нельзя же каждый раз расстраиваться. Он спросил:
- Ты понял, что я говорил?
Я ответил:
- Ага. Тонкости.
- Не понял, - сказал он. - Ты от меня ускользаешь. Иногда мне
кажется, что я тебя потерял.
- Да вот он я! Чувствуешь? - Я прижался к нему, спрятал лицо и
улыбнулся смешному слову "ускользаешь".
В кино мы решили идти в тот же день, а не завтра. У папы был такой
вид, как будто он пережил большое потрясение. Он купил в киоске три
сигареты. Две из них он тут же выбросил в урну, а одну закурил. Наверно,
он одну сигарету купить постеснялся: о продавцах думает.
Мы купили мороженое и посидели с полчаса на скамейке плечо в плечо,
разговаривая об интересном. Все было как полагается. И все же мне
казалось, что у Чувала с папой это вышло лучше. Наверно, если бы Чувал был
папиным сыном, они бы дружили, все бы у них получалось само собой и Чувалу
не надо было бы заранее придумывать.
Я стал хуже относиться к Чувалу. Я решил, что на следующий год
отделаюсь от него, а к себе за парту посажу кого-нибудь другого, хотя бы
Марата Васильева. А Чувал тянулся ко мне: показывал мне свои рисунки -
теперь он все время кошек рисовал и передавал по рядам, - протягивал мне
половинки своих завтраков, от которых у людей ноги шелушатся. Я этих
завтраков стал бояться, как девчонки мышей. Но скоро он заметил мою
холодность, приуныл и - простодушный человек! - даже не старался этого
скрыть. Как-то я достал из портфеля свой завтрак и заметил, что Чувал
смотрит на меня с возмущением. Не мог он понять, почему я ни разу не
поделился с ним, - он же со мной делится. А я прошел мимо него той самой
походкой, которая появилась у меня, когда бабушка повязала мне красный
бант на шею, задел его плечом, но даже не взглянул на малоавторитетного
человека. Вот тогда он и сказал мне вслед:
- Дербервиль!
Я повернулся, чтоб наказать его за дерзость, но вдруг заметил, что
улыбаюсь. Чувал мне тоже улыбался - горько, насмешливо и с вызовом. Я сам
удивился тому, что проделал дальше: я похлопал Чувала по плечу, и мне
подумалось: "Дербервиль решил не наказывать беднягу". Потом я подошел к
нашему обжоре Михалевичу и отдал ему свой завтрак.
- На-ка съешь, - сказал я, - а то ты сегодня что-то бледный.
Дербервиль - остроумный человек. В тот день я все время делал и
говорил неожиданное для себя. На следующей переменке я сказал Свете
Подлубной:
- Ну-ка, моя дорогая, посторонись. Иначе я рискую наступить тебе на
подол.
Света съездила меня по затылку.
- Проходи, мой дорогой, - сказала она. - И не вздумай еще раз меня
так назвать.
Дербервиль привык к выходкам этой экстравагантной женщины.