"Примо Леви. Периодическая система" - читать интересную книгу автора

прохождения катком, который (теоретически) все позволяет выловить, но я
предпочитал идти своим путем, бросаться в быстрые внезапные атаки, вести
наступательную, а не изнурительную позиционную войну: сублимировать ртуть,
превратить натрий в хлористый натрий, а затем рассматривать его на
предметном стекле под микроскопом. В зависимости от выбранного способа
менялись и развивались мои отношения с Материей; мы с ней боролись, наносили
друг другу удары, как два фехтовальщика, как два неравных противника: по
одну сторону - загадывающий загадки беззащитный неоперившийся птенец,
неопытный химик с учебником Аутенрита под мышкой, единственным своим
союзником (Д., нередко призываемый на помощь в трудных случаях, держал
строгий нейтралитет и хранил молчание, следуя мудрому правилу, что лучше
ничего не сказать, чем сказать что-то не то, потому что профессору ошибаться
не положено); по другую - разгадывающая эти самые загадки, погруженная в
себя Материя, внушительная и беззащитная, старая, как Вселенная, и коварная,
как Сфинкс. Я начал в то время изучать немецкий, и меня очаровывало слово
Urstoff (что означает "элемент", "первичное вещество"), особенно слог Ur, с
которого оно начиналось и которое означало древность происхождения,
удаленность в пространстве и во времени.
И здесь тоже никто не тратил слов, чтобы научить нас осторожному
обращению с кислотами и щелочами, предостеречь от пожаров и взрывов; похоже,
в основе суровых институтских законов лежал естественный отбор: кто более
приспособлен, тот и выживет - физически и профессионально. Вытяжных шкафов
было мало; каждый из нас в процессе выполнения своего задания усердно
выпускал в воздух хорошую порцию соляной кислоты и аммиака, из-за чего в
лаборатории постоянно висел седой туман с едким запахом нашатыря, оседавший
на оконных стеклах крошечными сверкающими кристаллами. Парочки в поисках
уединения удалялись в комнату сероводорода, где нечем было дышать; заходили
туда и те, кто любил съедать свой завтрак в одиночестве.
В сосредоточенной тишине лаборатории, в туманной мгле раздался голос,
который произнес с пьемонтским акцентом: "Nuntio vobis gaudium magnum.
Habemus ferrum"[11]. Был март тысяча девятьсот тридцать девятого года, и за
несколько дней до этого почти столь же торжественными словами ("Nuntio vobis
gaudium magnum. Habemus Papam"[12]) завершился конклав, чьим решением на
престол Петра был возведен кардинал Эудженио Пачелли, на которого многие
надеялись, потому что нужно же на что-то или на кого-то надеяться.
Богохульство изрек Сандро, молчун.
Среди нас он был чужаком. Среднего роста, худой, но крепкий, он
никогда, даже в самые холодные дни, не надевал шапку. На лекциях появлялся в
изношенных вельветовых зуавах, серых шерстяных гольфах, а иногда и в черной
накидке, вызывая у меня ассоциацию с Ренато Фучини[13]. У него были большие
мозолистые руки, костистое обветренное и загорелое лицо, низкий лоб; волосы
он всегда стриг коротко, ежиком, и ходил широкой и неспешной походкой
крестьянина.
Несколько месяцев назад вступили в силу расовые законы, и я тоже стал
чужаком. Мои товарищи-христиане были люди воспитанные; никто из них и никто
из преподавателей не сказал мне ни одного дурного слова, не проявил по
отношению ко мне враждебности, но я чувствовал, как они отдаляются от меня:
каждый взгляд, которым мы обменивались, сопровождался слабой, но заметной
вспышкой недоверия и подозрительности. Что ты обо мне думаешь? Кто я,
по-твоему? Прежний товарищ, что и полгода назад, такой же, как ты, хоть и не