"Примо Леви. Периодическая система" - читать интересную книгу автора

ЦИНК

В течение пяти месяцев мы, теснясь в аудитории, как сельди в бочке,
благоговейно слушали лекции профессора П. по общей и неорганической химии,
производившие на нас неоднозначное, но всегда волнующее и неожиданное
впечатление. Нет, профессор П. не выдавал химию за движущую силу Вселенной
или за ключ к Истине; он был ироничным скептиком, врагом всяческих риторик
(а потому и именно потому антифашистом), умным, упрямым стариком с грустным
юмором.
Про него рассказывали, что экзамены он принимает безжалостно и
предвзято, что его излюбленные жертвы - женщины, особенно монахини, а также
священники и все те, кто "одевается по-военному". Ходили смутные и совсем
невероятные разговоры о его маниакальной скаредности: будто бы в Химическом
институте, которым он руководил, и в его лаборатории стояли ящики с
обгорелыми спичками и он не разрешал обслуживающему персоналу их
выбрасывать; будто бы странные минареты института, которые и сегодня своей
псевдоэкзотикой придают этой части проспекта Массимо д'Адзелио нелепый вид,
велел построить он сам, еще в далекой молодости, чтобы раз в году
торжественно проводить там тайные всесожжения, предавая огню накопившуюся за
двенадцать месяцев ветошь и фильтровальную бумагу. Оставшуюся золу он
тщательно, до последней крупицы исследовал лично, экстрагируя из нее в целях
своего рода палингенезиса важные (и не очень важные) элементы, или, иначе
говоря, возрождая их, так сказать, из пепла. На эту тайную оргию допускался
только Казелли, его верный лаборант. Еще говорили, будто на протяжении всей
своей академической карьеры профессор П. пытался опровергнуть некую
стереохимическую теорию, причем не экспериментальным, а теоретическим путем.
Опыты проводил его главный соперник, живущий в другой части света, и
публиковал результаты в Helvetica Chimica Acta, а профессор П. разбивал их в
пух и прах один за другим. За правдивость этих слухов поручиться не берусь,
но, честное слово, когда он входил в учебную лабораторию, горелки Бунзена
вспыхивали так ярко, что благоразумнее было их совсем затушить; от студентов
он требовал, чтобы они из собственных монет в пять лир с орлом готовили
нитрат серебра, а из двадцати чентезимо с летящей голой дамой - хлорид
никеля, это чистая правда, а в тот единственный раз, когда я был допущен в
его кабинет, на доске красивыми буквами было написано: "Не хочу хоронить ни
живых, ни мертвых", и это тоже правда.
У меня П. вызывал симпатию. Мне нравились его лекции четкостью и
ясностью изложения; нравилось, как демонстративно он игнорировал требование
облачаться на экзамены в фашистскую рубашку, являясь в смешном черном
нагруднике размером с ладонь, который от каждого резкого движения вылезал
из-под пиджака; и два учебника его мне нравились: они были написаны до
предела просто, сжато, с нескрываемым мрачным презрением к человечеству
вообще и к ленивым глупым студентам в частности (потому что все студенты по
определению ленивы и глупы); те же, кому выпадала удача доказать ему
обратное, поднимались в его глазах и удостаивались немногословной и потому
особенно ценной похвалы.
Но вот пятимесячное напряженное ожидание подошло к концу, и из
восьмидесяти первокурсников были отобраны двадцать наименее ленивых и
наименее глупых, четырнадцать юношей и шесть девушек, перед которыми