"Примо Леви. Периодическая система" - читать интересную книгу автора

и осознавать это было мучительно.
Лабораторное стекло завораживало, манило к себе. Прикасаться к нему
опасно, ведь оно хрупкое и может разбиться, но, когда знакомишься с ним
ближе, оказывается, что оно в своем роде уникально и таит массу загадок и
сюрпризов. В этом его сходство с водой, тоже уникальным в своем роде
веществом, но вода связана с человеком, вообще с жизнью, неотъемлема от нее,
и ее уникальность спрятана под многообразными покровами привычной
востребованности. Стекло же - продукт человеческой деятельности, и история
его гораздо моложе. Оно и стало нашей первой жертвой или, точнее сказать,
нашим противником. В лаборатории лежали стеклянные трубки разного диаметра и
разной длины, покрытые слоем пыли. Мы зажгли горелку Бунзена и принялись за
работу.
Согнуть трубку не составляло труда: достаточно было подержать ее над
пламенем; через некоторое время пламя становилось желтым, а стекло начинало
слабо светиться, в этот момент трубку можно было согнуть. Изгиб получался
далеким от совершенства, но все-таки получался, трубке можно было придать
желаемую форму. Не подтверждало ли это мысль Аристотеля о том, что форма
образует из потенциального бытия - бытие реальное?
Таким же образом можно согнуть и медную, и свинцовую трубку, но только
стеклянная, разогретая над пламенем горелки, обладала, как мы убедились,
одной необычной способностью - она размягчалась, становилась податливой и,
если растягивать ее за холодные концы в разные стороны, превращалась в
тонкое волокно, настолько легкое, что поток теплого воздуха от горелки
поднимал его вверх. Гибкое и тонкое, оно было похоже на шелковую нить. Куда
же подевалась неуступчивая твердость холодного стекла? Значит, и шелк, и
хлопок, если добиться их перехода в состояние, похожее на сплав, могут стать
такими же твердыми, как стекло? Энрико рассказал мне, как в деревне его
дедушки рыбаки использовали шелковичных червей: когда слепые, неуклюже
цеплявшиеся за ветки толстые личинки уже были готовы к окукливанию, их
снимали с дерева, разрывали пополам и вытягивали из них прочнейшую нить,
которую использовали в качестве лески. Эта история, в правдивость которой я
не очень поверил, вызвала у меня двойственное чувство: жестокое умерщвление
шелковицы, настоящего чуда природы, ради пустякового дела заставило
передернуться от отвращения, а сообразительность мифических рыбаков,
додумавшихся до столь легкого способа добывания лески, привела в восторг.
Нам захотелось попробовать себя в стеклодувном деле, но оно оказалось
совсем не простым. Запаяв один конец трубки и дуя изо всех сил в другой, мы
смогли выдуть шар, красивый, почти безупречной формы, но с очень тонкими
стенками. Еще одно усилие - и шар стал переливаться всеми цветами радуги,
как мыльный пузырь, а это верный признак того, что он обречен. И
действительно, раздался сухой хлопок, и шар лопнул, засыпав пол мелкими
осколками, которые хрустели под ногами, как яичная скорлупа. В каком-то
смысле мы были наказаны справедливо: стекло есть стекло и с ним не положено
обращаться как с мыльной водой. В постигшей нас неудаче можно было с
некоторой натяжкой найти сходство с известной басней Эзопа.
Промучившись целый час со стеклом, мы расстроились и устали. Глаза у
нас воспалились, ноги замерзли, руки покрылись волдырями. К тому же опыты со
стеклом - это не химия, а мы пришли сюда именно ради химии; наша цель была
увидеть собственными глазами, воспроизвести собственными руками хотя бы одно
из тех чудес, которые, если верить школьной "Химии" Сестини и Фунаро, ничего