"Примо Леви. Периодическая система" - читать интересную книгу автора

пыльным заброшенным комнатам, одна из которых, со всякими страшными
инструментами, была кабинетом доктора, в который он уже редко заглядывал.
Сам доктор почти никогда к нам не выходил, и меня это радовало, потому что я
слышал, как папа рассказывал маме про детей-заик, которых к нему приводили,
и про то, как он подрезал им ножницами уздечку под языком. Когда мы
оказывались в более-менее прибранной гостиной, бабушка доставала из
укромного места всегда одну и ту же коробку с шоколадными конфетами и давала
мне одну. Конфета была заплесневелая, и я, стыдясь, прятал ее в карман.


ВОДОРОД

Это было в январе. Энрико пришел за мной после обеда и сказал, что его
брат уехал в горы и оставил ему ключи от лаборатории. Я в секунду оделся и
выскочил на улицу.
По дороге стало ясно, что ключи брат оставил не совсем ему: это был
эвфемизм, информационный код, понятный только нам, знавшим, о чем речь. На
самом деле, уезжая, брат не взял ключи с собой, не спрятал их, как имел
обыкновение делать, и даже не напомнил Энрико о запрете ими воспользоваться
и о наказании, если запрет будет нарушен. Как бы там ни было, но после
месяцев ожидания ключи попали к нам в руки, и мы не собирались упустить
такой случай.
Нам было по шестнадцать лет, и я был увлечен своей дружбой с Энрико. Он
не отличался особой активностью, его школьные успехи оставляли желать
лучшего, но было в нем что-то особенное, выделявшее его из всего класса.
Спокойный, с упрямой волей, он добивался того, чего другие добиться не
могли, и с не свойственной возрасту серьезностью задумывался о будущем. К
нашим нескончаемым спорам о Платоне, Дарвине, а позже Бергсоне он относился
скептически, но насмехаться над нами себе не позволял, со всеми был вежлив,
не кичился физической силой и спортивными достижениями, никогда не врал. Он
знал пределы своих возможностей, но ни разу я не слышал, чтобы он сказал о
себе (как все мы говорим ради красного словца или для самоутверждения):
"Какой же я идиот!"
Фантазировать он не умел; нет, он тоже мечтал, как все мы, но его мечты
были разумны, конкретны, осуществимы, всегда из области реального, - ничего
романтического, запредельного. Ему незнакомы были мои мучительные метания со
взлетами до небес (успехи в школе или в спорте, новая дружба, зарождающаяся
влюбленность) и падениями в пропасть (неудовлетворительные оценки, угрызения
совести, чудовищное разочарование, когда то, что казалось вечным,
незыблемым, таяло, как дым). Его цели всегда были достижимы: он мечтал
перейти в следующий класс и терпеливо учил то, что его не интересовало;
мечтал о микроскопе и купил его, продав гоночный велосипед; хотел прыгать с
шестом и каждый вечер в течение целого года ходил в спортивный зал, не жалея
себя, но и не калеча. Его целью было преодолеть планку на высоте три с
половиной метра, и, когда он этой цели достиг, занятия сразу бросил. Позже
он возжелал одну женщину и добился ее; захотел денег, чтобы безбедно жить,
и, отдав десять лет жизни скучной однообразной работе, свое желание
осуществил.
У нас даже сомнений не было, что мы выберем своей профессией химию, но
каждый из нас связывал с ней собственные ожидания и надежды. Энрико,