"Ахто Леви. Мор (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе)" - читать интересную книгу автора

учет в Институте промывания мозгов, должен, выбравшись из него, убраться как
можно дальше с максимальной скоростью. Короче, он тут же с новым сроком был
направлен "доучиваться" в другой регион страны, о котором потом рассказывал
примерно столь же лирично: "На пеньки нас ставили, раздевали и колами били,
били нас колами..." Вообще-то впечатляюще.
Ему, действительно, приходилось не сладко, но нельзя сказать, что он не
был подготовлен к лагерным трудностям: еще в Москве, когда общался с ворами
на Марьинском кладбище, наслушался рассказов о тюрьме и лагерной жизни, ведь
тюремная жизнь является основной темой у людей, чья профессия - воровство.
Но если воры в законе пользовались в лагере привилегиями, положенными им по
закону, Скиталец, в отличие, скажем, от Васи Котенка, ими пользоваться не
мог, потому что не был принят, как Вася, в закон. Эта его мечта не успела
осуществиться; таким образом, он считался фраером. Поскольку он знался на
воле с ворами и даже авторитетными, воры считали его приближенным к себе, не
обижали, не обделяли воровским куском, когда было возможно. Его можно было
считать пока что проходящим кандидатский стаж...
Закончился и второй срок. Обожженный опытом, он, нигде не задерживаясь,
превратившись в невидимку, добирался в Москву. Наконец это ему удалось
осуществить, хотя на какой-то станции, где вышел из вагона проветриться, его
чуть было не забрали заодно с какими-то гавриками, затеявшими на перроне
драку. Отделался благодаря проводнику своего вагона, заступившемуся за него.
Все эти годы он мечтал о Марьиной Роще, о встрече с друзьями, но о
матери не думал. Слухи доходили, что в доме Скита живет тот дядя, который
когда-то обратил внимание на их бедственное положение; не хотелось Скитальцу
осваиваться в этой непривычной обстановке, он был свободолюбив, привыкший к
вольной жизни. А друзья... Марьинские воры... Им хотелось рассказать о
многом, например, как ему плохо от того, что с ним в лагере не считались,
поскольку он не был принят в закон. Он, конечно, понимал: ничего еще в своей
жизни воровского не совершал, только вертелся около воров - не основание для
принятия в закон, но он же... сочувствующий, как фраерами принято про
некоторых говорить.
Он понимал, что иные его друзья могут уже и в тюрьме оказаться, с этим
всегда надо считаться в воровской жизни, но кто-нибудь, может, все же
присутствует и кладбище Лазаревское наверняка на месте. Хотя, конечно, надо
будет как-то обеспечить тылы, значит, надо считаться с рамками малоприятной
фраерской цивилизации с ее регламентом и правилами, как то: прописка и
трудоустройство. Мать вполне искренне клялась достичь в этом вопросе
максимального, дойти аж до самого Калинина. Ему и самому тоскливо было в
дальних неласковых краях, и он уже имел опыт: могут туда запрячь, даже если
ты ничего плохого не сделал, просто потому, что ты уже состоишь на учете,
как с ним уже и случилось на станции "Тайга". Он не очень верил в
благополучный исход в вопросе прописки, в этом тоже у многих имелся
достаточный опыт, тюрьма никогда легко не расстается со своими питомцами, но
можно было и надеяться, учитывая, что он еще ничего из себя не представлял в
уголовной жизни.
Однажды он направился в нарсуд. Уселся в коридоре на стульчике, чтобы
осмотреться, сориентироваться. Дверей в коридоре много, в которую сунуться?
То и дело проходили люди, мужчины, женщины, но вот он заметил девушку,
выходящую из одной двери - и больше, кроме нее, он ничего вокруг не
сознавал.