"Джонатан Летем. Бастион одиночества" - читать интересную книгу автора

книг приравнивалось к преступлению, но теперь Изабелле страстно хотелось
выбросить их все из окна в заросший сорняками сад. Однако для этого
потребовалось бы опять напрягать запястья и ослабевшие пальцы. Она знала,
что скоро угаснет - выронит книгу из дряхлых рук и умрет, так и не дочитав
двенадцать романов Поуэлла из цикла "Танец под музыку времени". Поуэлл
написал чересчур много, отнял у нее целую пропасть времени, за это она и
наказала его, изрисовав "Ресторан Казановы" кривыми росчерками, будто
иероглифами. Куда ей хотелось бы вернуться? На озеро Джордж? Неужели в конце
жизни ее манят все те же волны? Их плеск и биение о широкие доски лодки?
Поцелуй за несколько минут до удара веслом?
У нее нет больше сил. Она чувствовала себя никчемной развалиной.
Неудивительно, что ее увлекали дома из бурого песчаника - безнадежные
калеки, беспорядочно обживаемые людьми, которые не способны осуществить
задуманное ею. К примеру, тот чернокожий певец, что поселился в соседнем
доме. Какой от него мог быть толк? У этого человека водились деньги, но он
выглядел так, будто все время пребывает под кайфом. Его сын-мулат в одежде
бойскаута каждый день выходил на поросший сорняками задний двор, смотрел на
Изабеллу, сидящую у окна, и отдавал ей честь, словно командиру. Дин-стрит
выбрасывала гнилые споры, и Изабелла не могла знать, что из них вырастет.
Пасифик заселяли гомосексуалисты; в доме с террасой на Хойт-стрит
обосновалась кучка наивных коммунистов, расклеивавших на фонарных столбах
афиши шоу, посвященного Красному Китаю, или объявления с призывом жертвовать
деньги для нелегальных эмигрантов. Изабелла помогала деньгами только богеме.
"Скоро у них не станет придирчивой Изабеллы Вендль". А вообще-то они и
понятия не имели, что это она собрала их всех на Дин-стрит.

Они направлялись к "Пинтчик" на Флэтбуш-авеню у Берген-стрит -
комплексу магазинчиков, где торговали краской, мебелью, скобяными и прочими
товарами домашнего обихода. Когда-то в прошлом эти магазинчики, вероятно,
располагались в одном помещении за общей витриной, теперь же занимали первые
этажи в домах целого квартала. Все они были выкрашены в желтый цвет, как
школьный автобус, слово "Пинтчик" выведено красным. Реклама длиной во всю
улицу, жилые дома в клоунском гриме. Какая-то особенная атмосфера "Пинтчик",
его явно преклонный возраст неизменно угнетали Дилана. Но здесь
чувствовалось, что далеко не весь Бруклин настойчиво пытается выдать себя за
что-то иное, не весь пребывает в напряжении и тревоге, тыча в Манхэттен
пальцем, как Дин-стрит, Берген, Пасифик. Какая-то часть Бруклина была вполне
довольна собой - грязной и оживленной. "Пинтчик" если что-то и
демонстрировал, то лишь свое сомнительное происхождение. Он был берлогой,
кишащей жильцами, а продавцы, торговавшие здесь запыленными кольцами для
занавесок душевой и стеклянными дверными ручками, - кроликами, вроде Баггза
Банни или Мартовского Зайца, которые засели за своими кассами, обклеенными
вырезками из газет, как в норах, и забавлялись или раздражались, когда в их
мирке появлялись клиенты. "Пинтчик" был белым Бруклином; Изабелла Вендль не
имела о нем ни малейшего представления.
По дороге к "Пинтчик" Дилан услышал от Рейчел выражение "заселение
приличными людьми".
- Если кто-нибудь спросит у тебя, смело отвечай, что живешь в
Гованусе, - говорила она. - Здесь нечего стыдиться. Бурум-Хилл - это
претенциозный бред.