"Дорис Лессинг. Трава поет" - читать интересную книгу автора

пять раз в неделю. Она никогда не ложилась раньше двенадцати. Так и шла ее
жизнь: день за днем, неделя за неделей, год за годом. Южная Африка - сущий
рай для белой незамужней женщины. Однако, вопреки ожиданиям, [67] она так и
не вышла замуж. Шли годы, ее друзья связывали себя узами брака, Мэри с
дюжину раз успела побывать свидетельницей на свадьбах; у других подрастали
дети, а она оставалась все такой же приветливой, не знающей любви и держащей
дистанцию женщиной. Она работала и наслаждалась жизнью, никогда не оставаясь
одна, за исключением времени, отведенного на сон.
Мужчины, казалось, ее не интересуют. "Мужчины! Им достается все
веселье!" - говорила Мэри девушкам. И все же за пределами конторы и клуба ее
жизнь целиком зависела от мужчин, хотя, если бы ей кто-нибудь об этом
сказал, она и стала бы с негодованием возражать. А быть может, Мэри и в
самом деле не слишком от них зависела, поскольку, слушая сетования других
людей на невзгоды, она никогда не жаловалась в ответ сама. Иногда друзьям
Мэри казалось, что они отвлекают и обижают ее. В глубине души им казалось
несправедливым, что она выслушивает их, дает им советы, играет роль жилетки,
в которую можно вволю выплакаться, и при этом ни на что не жалуется сама.
Правда заключалась в том, что Мэри было не на что сетовать. Она выслушивала
истории других людей с удивлением и даже некоторым страхом. Мэри бежала от
всего этого, являя собой редчайший [68] феномен: тридцатилетнюю женщину,
которую не мучили ни любовные волнения, ни мигрени, ни ломота в спине, ни
бессонница, ни неврозы. Она и не подозревала, сколь уникальна.
И по-прежнему она оставалась "одной из девушек". Если в городок
приезжала команда игроков в крикет и им требовались дополнительные
участники, организаторы обращались к Мэри. В одном таланте ей никак нельзя
было отказать: она быстро, без лишнего шума благоразумно приспосабливалась к
меняющимся обстоятельствам. Она с одинаковой радостью соглашалась продавать
билеты на благотворительный вечер и танцевать с игроком защиты, приехавшим к
ним в город с визитом.
И все так же волосы Мэри были уложены в прическу, как у маленькой
девочки, и все так же она носила платья детского покроя пастельных тонов,
храня наивность и стеснительность. Если бы ее оставили в покое, она бы так и
жила дальше, наслаждаясь собой, покуда в один прекрасный день окружающие не
обнаружили бы, что она превратилась в одну из тех женщин, что, минуя средний
возраст, сразу становятся старухами: немного сухощавыми, слегка
язвительными, крепкими как гвозди, сентиментально благодушными, истово
верующими или же обожающими маленьких собачек.
Окружающие были бы к ней добры, потому что она "упустила самое лучшее в
жизни". [69] С другой стороны, сплошь и рядом попадаются люди, которым этого
вовсе и не надо, поскольку образ "самого лучшего" был уже изначально
опорочен. Когда Мэри думала о доме, она вспоминала деревянный короб, который
трясся от проносившихся мимо поездов; при мысли о замужестве перед
внутренним взором возникал отец с налитыми кровью глазами, вернувшийся из
бара навеселе; когда она думала о детях, ей вспоминалось лицо матери на
похоронах ее старших брата и сестры - скорбное, но вместе с тем и суровое,
словно высеченное из камня. Мэри нравились чужие дети, но при мысли о своих
собственных она содрогалась. На свадьбах ее охватывала легкая грусть, однако
она испытывала стойкое отвращение к сексу: в маленьком доме, в котором она
некогда жила, было практически невозможно уединиться - кое-что Мэри просто
не хотела оставлять в своей памяти и постаралась об этом позабыть еще много