"Дорис Лессинг. Трава поет" - читать интересную книгу автора

так, словно его не существовало, хотя в известном смысле муж и не являлся
для нее пустым местом. Он приносил домой деньги. Впрочем, отец Мэри был в
семье полным нулем и прекрасно об этом знал. Он был невысоким человечком с
тусклыми взъерошенными волосами, вокруг которого в силу его задиристой
веселости царила атмосфера беспокойства. К мелким заезжим чиновникам он
обращался "сэр", на туземцев, находившихся под его началом, - кричал, а
работал он на железнодорожном вокзале машинистом насосной станции.
Помимо того, что магазин являлся центром всей окрути и именно оттуда
вечно пьяным приходил отец, магазин был также средоточением власти - он
ежемесячно неумолимо рассылал счета. Матери никогда не удавалось полностью
по ним расплатиться, и каждый раз она упрашивала владельца об отсрочке. Отцу
и матери приходилось биться из-за этих счетов по двенадцать раз в год.
Причина их ссор была только одна - деньги и ничего больше; иногда, правда,
мать сухо замечала, что все могло обернуться и хуже, она, например, могла
родить семерых, как миссис Ньюмэн, а так [59] ей всего-то и надо было, что
уплатить долги за три месяца. Прошло еще немало времени, прежде чем Мэри
уловила связь между двумя этими фразами, но к тому моменту родители уже
кормили только ее одну, поскольку брат с сестрой умерли от дизентерии в один
особенно засушливый год. На короткий промежуток времени горе сплотило
родителей; Мэри, помнится, еще подумала, что болезнь пришла с ветром,
который вообще никому не принес добра. Впрочем, и брат, и сестра были
гораздо старше Мэри и не годились ей в товарищи по играм, а боль утраты
смягчила радость того, что теперь она жила в доме одна, ссоры неожиданно
кончились, а мама плакала, сбросив жуткую маску напускного равнодушия.
Впрочем, все это длилось недолго. Мэри вспоминала об этом времени как о
самом счастливом периоде своего детства.
Семья трижды переезжала, прежде чем Мэри пошла в школу; потом она уже
не могла припомнить, какие события происходили на какой станции - столько их
сменилось. В памяти остались открытая солнцу пропыленная деревенька,
окруженная зарослями эвкалиптов; пыль, которая то поднималась, то опускалась
снова из-за постоянно проезжавших мимо фургонов, запряженных волами;
неподвижный, горячий воздух, который по [60] нескольку раз в день оглашали
вскрики и кашель проносившихся мимо поездов. Пыль и куры, пыль и дети, пыль
и блуждающие туземцы, пыль и магазин - всегда магазин.
Потом Мэри отправили в школу-интернат, и ее жизнь переменилась. Она
была очень рада, рада настолько, что с ужасом ждала каникул, когда ей
приходилось возвращаться к пьяному отцу и озлобленной матери в маленький
хлипкий домик, напоминавший крошечную деревянную коробочку на сваях.
В шестнадцать лет Мэри бросила школу и устроилась на работу в контору,
находившуюся в городе - одном из тех сонных маленьких городишек, раскиданных
по Южной Африке, словно изюмины по сухому полуфабрикату кекса. И вновь она
была на седьмом небе от счастья. Казалось, она буквально создана для того,
чтобы спокойно работать в конторе: печатать на машинке, стенографировать и
вести бухгалтерские записи. Мэри нравилось, когда жизнь шла своим Чередом,
словно по расписанию, а особенно ей по душе было, что в этой жизни ничего
особенного не случалось. К двадцати годам у нее была хорошая работа, друзья
и свое место в городе. Потом ее мать умерла, и Мэри фактически осталась во
всем мире одна, поскольку ее отца перевели на очередную станцию,
расположенную на удале- [61] нии в пятьсот миль. Мэри практически с ним не
виделась: он гордился дочерью, но (что более существенно) оставил ее в