"Дорис Лессинг. Повесть о двух собаках " - читать интересную книгу автора

которая с восхищением наблюдает за тем, что происходит на сцене, и умирает
от желания принять участие в пьесе, но знает, что ее желание никогда не
исполнится, не только потому, что сердце ее сурово и непримиримо, но и
потому, что она с тоской и мукой, замирая, ждет, чтобы ее позвали и
приголубили, и тогда она раскроется навстречу людской нежности. Даже уже в
те годы я понимала, как несладко приходится в жизни обладателям таких
комплексов. Да, картина и в самом деле нелепая: вот шагает мой брат, такой
серьезный, сосредоточенный, рядом с ним преданно бежит "умная, хорошая
собачка" Джок, "тупица" Билль то трусит за ними, то вдруг исчезает, чтобы
исследовать боковую тропку, и сзади плетусь вразвалку я, презрительно
усмехаясь, и всем своим видом показываю, как мало меня все это интересует.
Дорогу я знала с закрытыми глазами: чтобы добраться до сумрачной чащи,
где водилась дичь, нужно было идти в обход холма через густые заросли
пау-пау, пересечь поле батата, плети которого цеплялись и хватали за ноги,
потом мимо свалки, где гудели тучи блестящих черных мух, которые слетались
на сладковатый запах гнили, и вот наконец начинался и самый лес - заново
выросшие после порубки чахлые деревца мзазы с белесой, пепельной листвой
(когда-то лес здесь вырубили и сожгли в заводских печах), они тянулись на
много миль, низкорослые, унылые, жалкие. И над низким, безотрадным лесом
стояло огромное синее небо.
Мы шли на добычу, так, по крайней мере, мы говорили. Все, что нам
удавалось подстрелить, съедали мы сами, или прислуга, или негры в поселке.
Но гнал нас на охоту вовсе не древний закон добывания пищи, и мы это
прекрасно понимали. Потому-то и отправлялись в свои экспедиции с некоторым
чувством вины и часто возвращались домой с пустыми руками. На охоту мы
ходили по той причине, что брату подарили отличное новое ружье, из которого
можно было убивать - в особенности если стрелял брат - больших и маленьких
птиц, мелких зверьков, а иногда даже довольно крупных животных, вроде
антилопы. Итак, мы ходили на охоту, потому что у нас было ружье. А раз есть
ружье, должны быть и охотничьи собаки, с ними все кажется не таким уж
неприглядным.
Мы уходили в Долину Великого Потока. Была еще Долина Большого Потока,
но та находилась милях в пяти от усадьбы и по другую сторону. Там земля
была выжжена до ржавых пролысин, и озерца высыхали обычно очень рано. Туда
мы ходить не любили. Но чтобы попасть в прекрасную Долину Великого Потока,
нужно было пересечь безобразные заросли "за тем склоном холма". Для нас все
эти названия звучали почти как названия стран. Путешествие в Долину
Великого Потока было чем-то похоже на сказку, потому что сначала
приходилось продираться сквозь зловещие, уродливые заросли. Почему-то они
всегда наводили на нас страх, казалось, в них затаились какие-то враждебные
нам силы, и мы старались поскорее миновать их, зная, что за победу над этой
опасностью нам будет наградой журчащая тишина Долины Великого Потока. Нашей
семье принадлежала половина Долины, незримая граница между нашими и
соседскими владениями проходила по ее середине - от обнажившегося
гранитного пласта к высокому дереву и дальше через озерцо и термитный холм.
Долина вся заросла густыми травами, стройные тенистые деревья стояли по
берегам пересыхающего летом потока - сейчас его ложе превратилось в полосу
ярчайшей зелени в полмили шириной, с оконцами бурой воды среди камышей, где
блестело, отражаясь, небо. Лес вокруг был старый, его здесь никогда не
рубили, и все в Долине до последней травинки и колючки было первозданно