"Дорис Лессинг. Повесть о двух собаках " - читать интересную книгу автора

черно-каштаново-золотистых щенков. Сама она тоже была помесь, хотя хозяева,
конечно, считали ее очень породистой - как же, ведь это их собака. В ту
ночь, когда родились щенята, "уроженец Норфолька" и его жена услышали
тоскливый, похожий на плач вой и, подойдя к окну, увидели возле конуры
одичавшую полицейскую ищейку, которая пыталась просунуть туда голову. Лес
полыхал в оранжевом пожаре зари, и вокруг собаки как будто светился ореол.
Стелла тихонько скулила, временами переходя на рычание, - радуясь ли
появлению этого большого, властного зверя, чья морда обнюхивала ее
детенышей, прогоняя ли его или страшась? Барнсы крикнули, и тогда изгой
обернулся к окну, где они стояли - мужчина в полосатой пижаме, женщина в
розовом вышитом шелке, потом закинул морду и завыл, и от его дикого,
безысходного воя, рассказывали они, у них по коже побежали мурашки. Но
по-настоящему я их поняла только через несколько лет, когда Билль-тот самый
щенок - тоже "одичал", и я услышала однажды, как он воет на термитном
холмике и его исступленный призыв летит в пустой, сосредоточенно внимающий
ему мир.
Возле Стеллы отец ее щенков больше не появлялся. Через месяц его
застрелил сосед Барнсов, живущий от них милях в пятидесяти, когда пес
выходил из его курятника с великолепным белым леггорном в зубах. К тому
времени у Стеллы остался только один щенок, остальных Барнсы утопили:
наследственность плохая, решили они, кто на таких польстится, и лишь из
жалости оставили ей одного детеныша.
Пока рассказывали эту назидательную историю, я не проронила ни слова,
храня упрямое спокойствие человека, который знает, что в конце концов
своего добьется. На моей стороне право? На моей. Обещали мне собаку?
Обещали. Получается, что кто-то другой будет выбирать мне собаку, а не я
сама, да? Нет, но... Никаких "но", я уже выбрала. Выбрала именно ту собаку,
которая мне нравится, никакой другой мне не нужно. Возражать и спорить
бесполезно, я все решила.
Три дня и три ночи прожили мы у Барнсов. Дни тянулись знойные,
томительные, пустые. Собаки все время спали в конуре. Вечера взрослые
проводили в крошечной гостиной; она нестерпимо раскалялась от горящей
керосиновой лампы, на желтое маслянистое пламя слетались целые орды мошкары
и вились вокруг него в нескончаемом хороводе. Взрослые разговаривали, а я
слушала несущийся со двора самозабвенный лай. Потом я выскальзывала из дома
на лунный холод. В последнюю нашу ночь у Барнсов было полнолуние, над
звенящим от цикад черным лесом плыл совсем низко, едва не цепляясь за
верхушки деревьев, огромный белый диск безупречно правильной формы -
древний лик, на котором отпечатались все миллионы лет его жизни. А внизу,
на земле, скакал по чистому белому песку и заливался радостным лаем
ошалевший щенок. Поодаль сидела его мать, большое красивое животное, и с
тревогой следила умными желтыми глазами за сумасшедшим танцем своего
детеныша, сына ее убитого возлюбленного, который пришел к ней из леса. Я
подкралась к Стелле, села на все еще теплый камень, обняла ее за мягкую
лохматую шею и прижалась щекой к ее чутко следящей за щенком морде.
Прильнув к ее теплой мускулистой груди, я старалась дышать в такт с ней, и
наши глаза согласно поднимались к огромному, пристально глядящему на нас
лику и потом опускались к маленькому черному клубочку, который вихрем летел
на нас, чудом успевая свернуть возле самых наших ног. Мы не спускали с него
глаз, а лунная свежесть, все сгущалась на лохматой шерсти Стеллы, на моей