"Дорис Лессинг. Повесть о двух собаках " - читать интересную книгу автора

лондонских госпиталях, где они вместе облегчали страдания раненых во время
войны, и теперь им было так приятно об этом вспоминать.
Мама сразу же запротестовала:
- Ах что ты, ни в коем случае, ты же видела, что он творил вчера
вечером? Разве его к чему-нибудь приучишь?
"Уроженец Норфолька" сказал: пожалуйста, он мне щенка с удовольствием
отдаст.
Отец сказал, что, на его взгляд, щенок как щенок, ничего ужасного он в
нем не заметил, главное, чтобы собака была здоровая, все остальное чепуха.
Мама опустила глаза с видом непонятой страдалицы и замолчала.
Жена "уроженца Норфолька" сказала, что не может расстаться с маленьким
глупышом - видит бог, в ее жизни и так не слишком много радости.
Я привыкла к семейным раздорам и знала, что не стоит и пытаться
понять, почему и отчего эти люди сейчас спорят и что собираются наговорить
друг другу из-за моего щенка. Я только знала, что в конце концов логика
жизни восторжествует и щенок станет моим. Я оставила квартет выяснять свои
разногласия из-за крошечного щенка и побежала любоваться им самим. Он сидел
в тени сладко пахнущего сосной ящика, его пестрая шерстка лоснилась, мать
вылизывала сына языком, и влажные пятна еще не просохли. Его собственный
розовый язычок смешно торчал из-за белых зубов, как будто ему было лень или
просто неохота спрятаться в розовую пасть. Его изумительные карие
глазки-пуговки... впрочем, довольно-передо мной сидел самый обыкновенный
щенок-помесь.
Немного погодя я снова наведалась в гостиную проверить расстановку
сил. Мама явно брала перевес. Отец сказал, что, пожалуй, все-таки не стоит
брать щенка: "Что ни говори, а дурная наследственность рано или поздно
скажется, яблочко от яблони недалеко падает".
"Дурная наследственность" досталась ему от отца, чья история пленила
мое четырнадцатилетнее воображение. Так как местность здесь была дикая,
населения в округе почти никакого, а в лесах полно зверей: водились даже
леопарды и львы, - четырем полицейским местного участка нести свою службу
было не в пример сложнее, чем вблизи от города. Поэтому они купили
полдюжины громадных псов, чтобы, во-первых, нагнать страху на грабителей
(если таковые там вообще водились), а во-вторых, окружить себя ореолом
смельчаков, которые повелевают яростью этих кровожадных зверей - псы были
обучены по приказу перегрызать горло. Одна из них, огромная и почти черная
родезийская ищейка, что называется, "одичала". Она сорвалась с привязи,
убежала в лес и стала там жить, охотясь на оленей и антилоп, на зайцев,
птиц, и даже таскала у окрестных фермеров кур. И вот этот-то пес, этот
гордый одинокий, зверь, который отверг людское тепло и дружбу и появлялся
иногда перед окрестными фермерами светлой лунной ночью или в серых сумерках
рассвета, увел однажды в лес мать моего щенка Стеллу. Она ушла с ним утром
на глазах у Барнсов, они ее звали. Но Стелла их зова будто и не слыхала.
Через неделю она вернулась. На рассвете их разбудило тихое, жалобное
поскуливание: "Я пришла домой, впустите меня", и, выглянув в окно, они
увидели в побледневшем свете луны свою беглянку Стеллу: вытянувшись в
струну, она глядела на огромного великолепного пса, который стоял на опушке
и перед тем, как скрыться за деревьями, махнул хвостом, как бы прощаясь со
Стеллой. Мистер Барнс послал ему вдогонку несколько запоздалых пуль. Они с
женой долго журили Стеллу, а она через положенное время принесла семь