"Николай Семенович Лесков. Страстная суббота в тюрьме" - читать интересную книгу автора

Она, как говорят, "все произошла", была сестрою милосердия во время Крымской
войны, влюбилась там в какого-то англичанина и уехала с ним в Лондон, где
они скоро стали в тягость друг другу, потом сделалась мормонкою и, наконец,
пробираясь назад в Россию, задержана в Германии как беспаспортная. Судя по
рассказу Л., это одна из тех непоседных натур, которым везде "не по себе".
Они все собираются вширь да вдаль, пока судьба не осадит их в каком-нибудь
тесном углу, из которого они выходят уже совсем озлобленными, но зато с
более определенными стремлениями и с окончательной неспособностью к скромной
доле. История обоих арестантов очень любопытна и назидательна, но право
излагать ее принадлежит не мне. О туринской тюрьме Л. отзывается очень
невыгодно: арестанты в ней помещаются очень тесно, спят на соломе и питаются
одним хлебом. Слушая любопытные рассказы Л., я не заметил, как лошади
остановились перед большим серым зданием петербургской уголовной тюрьмы.

II

Здание петербургской уголовной тюрьмы видно от Большого театра, и его
знают почти все жители Петербурга. Снаружи оно нимало не похоже на
обыкновенные губернские или уездные остроги, которые отличаются одни от
других только величиною. Здесь в Петербурге на тюремном корпусе нет ни белых
башен на желтых стенах, ни наружной кордегардии, ни стрельниц, в глубине
которых домовитые галки вьют свои мирные гнезда и в виду печальных
заключенных воспитывают головастых птенцов. Они не чувствуют никакого
стеснения, сидя на рубцах острожной стены. У них есть крылья, которых нет у
человека и которых никак не вымолят у Зевеса поэты всех времен и народов, от
Гомера до Алипанова и Милькеева. Вырастет головастая птаха, уйдет из родного
гнезда с острожной стены и приютится около чьей-нибудь трубы; снесет пару
синих яиц, а добродетельная кухарка подменит их куриными и заставит глупую
птицу высиживать цыплят вместо родного галчонка. Жалкая птица! точно русский
акционер общества "Сельский хозяин", которое так хорошо усаживало вольных
галок на чужие яйца. Но Бог с ними и с акционерами, и с галками,
придерживающимися начал коммунизма и потому не имеющими ни собственности, ни
акций, а живущими, как подобает жить птице небесной, не жнущей и не сеющей.
Я говорил о башнях и стрельницах, торчащих на некоторых острогах. Они
устроены, вероятно, в том рассуждении, что замку нельзя же быть без этих
украшений, а наши остроги пишутся по бумагам тюремными замками. Но так как
башни эти совершенно бесполезны и, кроме повытчиков уездных судов, они до
сих пор не приучили никого называть "замками" заведения, известные в народе
под именем "острогов", "тюрем", "каменных мешков" и т. п., то не время ли
решиться употреблять материал, нужный на эти орнаменты, для более полезного
назначения? Да и что, в самом деле, за "замки", у которых снаружи на окнах
постоянно почти висят то латаные арестантские рубашки, то пропревшие штаны?
Вид петербургской тюрьмы совсем не таков. Здание не претендует на фигуру
"замка": это тюрьма с первого взгляда. Велико, серо, мрачно и печально. У
ворот привратник, стоявший 7-го апреля в меховой шинели, хотя на дворе было
довольно тепло. У него больное лицо; должно быть, лихорадка. Он отпер нам
калитку, вделанную в одной половине створчатых ворот, и опять запер ее за
нами. Мы очутились в круглой камере. Насупротив ворот, в которые мы вошли,
были другие ворота, но уже не глухие, а решетчатые, и за ними виднелись
третьи, тоже решетчатые. Между вторыми и третьими воротами расстояние около