"Николай Семенович Лесков. Страстная суббота в тюрьме" - читать интересную книгу автора

трех шагов. От первых ворот ко вторым вдоль всей этой камеры, или башни (не
знаю, как ее вернее назвать), идут тоже высокие железные решетки, а между
ними проезд. Двери в обеих боковых решетках были отворены. В полукруге,
отрезанном правою решеткой, сидело несколько мужчин и женщин, державших на
коленях чистенькие узелки, из которых выглядывали: куличи, творожные пасхи и
красные яйца. Верно, родственники арестованных. У первых решетчатых ворот по
сю сторону тоже стояло несколько человек с такими же узелками. Приложив свои
лица к полосам железа, они внимательно смотрели в глубь тюремного двора. На
всех лицах выражалось нетерпение. За решеткой налево никого не было. Мы
вошли за эту решетку. В стене, которую она отгораживает, есть дверь, за этою
дверью маленькая комната, не то передняя, не то сени, а за нею длинная
казарма, у которой все окна в одну левую сторону. Вдоль всей этой казармы с
потолка до пола тянется частая деревянная решетка, срубленная в клетку
(крестом) с промежутками не более вершка между каждыми четырьмя решетинами.
К этой решетке плотно прилегает очень частая плетеная проволочная сетка,
такого сорта, какой нередко употребляется на веяльные решета. За этой
решеткой (когда глаз присмотрится к окружающей ее сзади темноте) на аршин
далее видна другая, точно такая решетка, за которою уже совсем почти ничего
не видно. Это - комната для свидания арестантов с посетителями (parloire). В
ту часть казармы,[2] в которой были мы, входят посетители; в коридорчике,
образуемом двумя решетками, помещается тюремный досмотрщик, а за заднюю
решетку впускают арестанта. Свет так слабо проникает за эту вторую решетку,
что я сомневаюсь в возможности рассмотреть лицо арестанта. Об этом здесь,
конечно, и не заботились при устройстве этой печальной комнаты, да и, к
несчастию, точно такие решетки существуют не у нас одних. Их пока можно
также встретить и в некоторых французских тюрьмах; но во многих новых
заграничных тюрьмах их нет, и даже из старых, переделанных в недавнее время,
они выкинуты, как вещь совершенно ненужная. Там parloire устраивается так,
что досмотрщик, стоя в центральном месте, видит арестантов, беседующих с
посетителями, но не подслушивает их разговора и не стесняет говорящих своим
присутствием. Такое уважение к людям должно бы найти место и у нас, особенно
теперь, когда мы знаем о близости преобразования нашего судопроизводства.
Вообще помещение, устроенное для свиданий арестантов с посетителями в
петербургской уголовной тюрьме, принадлежит к вещам отжившим, посягающим на
нравственное и эстетическое чувство человека, и к тому же признанным
совершенно бесполезными. Можно смело желать, чтобы две решетки, разделяющие
эту казарму, были вынуты и проданы на грохота, а на вырученные за них деньги
казарма была бы выбелена и снабжена стульями с возвышенным местом для
тюремщика. Впрочем у нас есть довольно специалистов, которые лучше меня
могут сказать, как должно устроить parloire. Я думаю, что его можно устроить
так, как он устроен в одной парижской тюрьме.[3] Такая переделка комнаты для
свидания в столичной тюрьме была бы очень полезна, и казарма перестала бы
тискать в душу то отвратительное впечатление, которое теперь естественно
должны выносить из нее арестант и посетитель, лишенные возможности подать
друг другу руки, когда обоим им хотелось бы выплакаться на груди друг у
друга. Тюрьма ведь устраивается для того, чтобы оберегать общество от
вредных людей, а не для того, чтобы ожесточать человека, еще не потерявшего
способности любить, жалеть о прошедшем и желать вести иную жизнь в будущем.
Зачем же отнимать у лишенного свободы человека последнее утешение: видеть
лица, сочувствующие его несчастию, и оживать с ними от гнетущего однообразия