"Н.С.Лесков. Дама и фефела" - читать интересную книгу автора

два раза навестил больного и видел его в ужасной обстановке: раз я застал
его в комнате, напитанной самым невыносимым зловонием, а в другой раз в
комнате было открыто окно, и на больного страшно дуло.
Я спросил его, для чего открыто это окно в такой холодный день?
А он покачал головою и отвечал мне:
- Ах, знаете, я боюсь отгадать, что для того, чтоб я скорее умер!
Я встал и закрыл окно, а как это произвело соответственный звук,
который был слышен за стеною, то оттуда из другой комнаты послышался гадкий
сдержанный смех.
Затем я ушел, а больной вскоре поправился и, как ни в чем не бывало,
пришел на редакционный вечер, который мне остался памятным по дебатированным
тогда роковым вопросам о русском искусстве. Это было вскоре после
достопамятной лекции, прочитанной в бывшем художественном клубе г-жою Якоби,
которая тогда только что возвратилась в отечество и много сообщала о
гарибальдийском движении, в котором она принимала живое участие и
пользовалась приязнью итальянского героя. Теперь, когда после этого прошло
около тридцати пяти лет, очень трудно передать то оживление и симпатии,
которые вызвала эта лекция, произнесенная женщиной, о которой тогда говорили
очень много интересного. Художники не только аплодировали, г-же Якоби, как
даме, но и выражали настоящее удовольствие по поводу ее суждений о
художественных вопросах. Тогда помощи для русского искусства искали повсюду
и говорили то о профессоре Якоби, то о Микешине, которые тогда были в моде и
наверняка могли "спасти русское искусство", а зауряд вспоминали и Петра
Соколова, и Зичи, и Сверчкова, и Клевера. И, несмотря на то, что все эти
уважаемые лица были: напоены одним духом художников Александра и Дмитрия, о
которых упоминается в книге "Деяний апостольских", тогда, однако, находились
удивительные люди, которые умели что-то различать в них. Но нашлись,
впрочем, и такие, которым лекция г-жи Якоби не понравилась, - не нравилась
она и нашему, писателю, которому было противно видеть вызванное ею
возбуждение, и он захотел подвергнуть и лекцию и восторг слушателей критике.
Статья о лекции в Троицком переулке, должна была явиться в той книжке,
которая уже набиралась, но она не явилась вовсе, и автор ее едва уцелел.
В семействе критика произошли ужасные события.

V

Через два или три дня после лекции, поздно вечером, когда в Таврическом
саду свистали соловьи и у частокола, ограждавшего сад, стояли в молчании и
слушали певцов несколько любителей соловьиного пения, я увидал здесь
воспоминаемого литератора. Он был чрезвычайно уныл, и вдобавок все его
изнеможденное болезнью лицо было исцарапано и испачкано, а платье его было в
сору и в пуху; очевидно, он был в большой переделке.
Я его тогда все-таки еще мало знал и заподозрил, не выпивши ли он, но
это было напрасно. Жалостливый вид, в котором он слушал соловьев у
частокола, был результатом того, что он в это время особенно сильно
пострадал за свое пристрастие к литературным занятиям, и притом все в этот
раз им написанное было уничтожено, а именно, статья о лекции в Троицком
переулке была изорвана супругою писателя в клочки, а сам он оцарапан, облит
чернилами, отлучен от домашнего очага и изгнан из дома с отобранием от него
часов и денег. Затем жена пригрозила ему, что она поедет к институтскому