"Ален Рене Лесаж. Похождения Жиль Бласа из Сантильяны [И]" - читать интересную книгу автора

к тому же человеком преклонного возраста, однако же нисколько ее не
ревновал. Правда, врачебная практика всецело поглощала его, и, возвращаясь
по вечерам, утомленный посещением больных, он рано ложился спать, не
тревожась тем увлечением, с которым его супруга относилась к нашим
концертам. Возможно также, что он не считал их способными зародить в ней
опасные мысли. К этому необходимо добавить, что он не видел ни малейшего
повода для опасений, ибо Мерхелина, хоть и была молодой и действительно
красивой сеньорой, однако же отличалась столь суровой добродетелью, что
даже не выносила, когда мужчины на нее смотрели. А потому он не вменял ей
в вину развлечения, казавшегося ему невинным и пристойным, и позволял нам
распевать, сколько душе угодно.
Однажды вечером, подходя к докторскому дому с намерением позабавиться
по нашему обыкновению, я застал у крыльца старика-стремянного. Он поджидал
меня и, взяв за руку, объявил, что хочет прогуляться, прежде чем
приступить к нашему концерту. Затем он повел меня в глухой переулок и,
убедившись, что там можно говорить без помехи, обратился ко мне с
печальным видом:
- Диего, сын мой, я должен сообщить вам нечто важное. Очень боюсь, дитя
мое, как бы мы с вами не раскаялись в том, что каждый вечер устраиваем
концерты у крыльца моего господина. Я, поистине, питаю к вам большую
дружбу и очень рад, что обучил вас игре на гитаре и пенью; но если б я мог
предвидеть угрожающую нам опасность, то, видит бог, выбрал бы для этих
уроков другое место.
Эти слова меня перепугали. Я попросил стремянного высказаться яснее и
сообщить, что именно нам угрожает, ибо далеко не был храбрецом и к тому же
еще не успел обойти Испании.
- Расскажу все, что вам следует знать, - отвечал старик, - дабы вы
могли судить об опасности, в которой мы находимся. Когда я поступил в
услужение к доктору, - продолжал он, - а было это с год тому назад, он
как-то утром привел меня к своей супруге и сказал: "Вот, Маркос, ваша
госпожа; вы будете повсюду сопровождать эту сеньору". Я был очарован
доньей Мерхелиной: она показалась мне удивительно красивой, прямо, как
картина: особенно же поразила меня ее приятная осанка. "Сеньор, - отвечал
я доктору, - считаю за счастье служить столь прелестной даме". Мой ответ
не понравился Мерхелине, и она резко возразила: "Как вам это нравится? Он
уже начинает забываться! Не выношу, когда мне отпускают комплименты". Эти
слова, произнесенные столь прекрасными устами, весьма меня удивили; я не
знал, как согласовать такую деревенскую и грубую манеру разговора с
очарованием, исходившим от всего облика моей госпожи. Что касается мужа,
то он уже привык к этому и даже радовался редкостному характеру доньи
Мерхелины. "Маркос, - сказал он, - моя супруга - чудо добродетели". Затем,
заметив, что она надела накидку и приготовилась идти к обедне, он приказал
мне проводить ее в церковь. Как только мы очутились на улице, то
повстречались с несколькими кавалерами, которые, дивясь на красоту доньи
Мерхелины, бросали ей на ходу - что вполне естественно - весьма лестные
комплименты. Она отвечала им. Но вы и представить себе не можете, до чего
ее ответы были нелепы и смехотворны. Молодые люди останавливались в
изумлении и недоумевали, откуда взялась на свете женщина, негодовавшая на
то, что ее хвалили. "Ах, сеньора, - сказал я ей сперва, - не обращайте
внимания, когда с вами заговаривают. Пристойнее молчать, нежели отвечать