"Ален Рене Лесаж. Похождения Жиль Бласа из Сантильяны [И]" - читать интересную книгу автора

коту. Для завершения этого царского приема мне отвели постель, более
способную вызвать бессонницу, нежели ее прогнать. Представьте себе весьма
жалкое и узкое ложе, да еще такое короткое, что, несмотря на свой
маленький рост, я едва мог протянуть ноги. К тому же не было на ней ни
тюфяка, ни перины, а лежал простой стеганый сенник, покрытый сложенной
вдвое простыней, которая с последней стирки успела обслужить добрую сотню
постояльцев. Хотя я набил желудок кошатиной и дивным вином, которым
угостил меня трактирщик, однако же благодаря молодости и здоровью заснул
на описанной постели крепчайшим сном и проспал всю ночь без всяких
недомоганий.
На следующий день, позавтракав и дорого заплатив за изготовленное мне
угощение, я без остановки дошел до Сеговии. Не успел я туда прибыть, как
мне посчастливилось найти цирюльню, куда меня приняли на харчи и
содержание. Но я пробыл тем всего шесть месяцев; знакомый подмастерье,
собиравшийся перебраться в Мадрид, уговорил меня присоединиться к нему, и
мы отправились в этот город. Там я без всяких затруднений нашел себе место
на таких же условиях, как и в Сеговии. Цирюльня, в которую я поступил,
считалась одной из самых бойких. Этому обстоятельству она была обязана
тем, что помещалась бок о бок с церковью Креста господня и по соседству с
Принцевым театром, которые привлекали туда много посетителей. Мой хозяин,
два старших подмастерья и я еле успевали обслужить всех, кто заходил туда
побриться. Я насмотрелся там на людей всякого звания, в том числе на
актеров и сочинителей. И вот однажды зашли к нам два писателя. Они
разговорились о современных поэтах и их произведениях, упомянув при этом
имя моего дяди; это побудило меня внимательнее прислушаться к их беседе.
- Дон Хуан де Савалета (*46) такой сочинитель, от которого публика не
может ожидать ничего хорошего, - сказал один из них. - Это холодный ум,
лишенный всякой фантазии. Он здорово осрамился со своей последней пьесой.
- А что вы скажете о Луисе Велес де Геварра (*47), - воскликнул второй.
- Ну и произведеньице преподнес он зрителям! Видали ли вы что-либо более
жалкое?
Они назвали не знаю уж сколько других поэтов, имена которых я
запамятовал; помню только, что ни о ком не было сказано ничего хорошего.
Что касается моего дяди, то они отнеслись к нему более уважительно: оба
сошлись на том, что он человек достойный.
- Да, - сказал один из них, - дон Педро де ла Фуэнте (*48) превосходный
сочинитель; его книги полны тонкого юмора, перемешанного с эрудицией, а
это делает их занимательными и остроумными. Нисколько не удивляюсь тому,
что он пользуется почетом как при дворе, так и в городе, и что многие
вельможи положили ему содержание.
- Вот уж много лет, - заметил другой, - как он получает довольно
крупные доходы. Герцог Медина Сели (*49) предоставил ему стол и квартиру.
Ему просто некуда тратить деньги, и надо думать, что дела его весьма
недурны.
Я не проронил ни слова из того, что поэты говорили о моем дяде. До
нашей семьи дошло, что он нашумел в Мадриде своими произведениями; об этом
сообщали нам разные лица, проезжавшие через Ольмедо. Но поскольку он не
считал нужным извещать нас о себе и, казалось, совсем отшатнулся от своих,
то и мы относились к нему весьма безразлично. Однако, как известно, всякая
сосна своему бору шумит: не успел я проведать о таком дядином благополучии