"Ален Рене Лесаж. Похождения Жиль Бласа из Сантильяны [И]" - читать интересную книгу автора

превыше кровного родства и чувствую признательность лишь к тем, кто не
оставляет меня своими добрыми делами.
- Вы совершенно правы, сеньор, - сказал я лиценциату, - благодарность
должна пользоваться большей властью над нами, нежели законы природы.
- Без сомнения, - подтвердил он. - И моя духовная воочию покажет, что я
не считаюсь со своей родней. Ключница получит изрядную долю; да и ты не
будешь забыт, если станешь и впредь служить мне так, как начал. Слуга,
которого я вчера уволил, сам виноват, что лишился хорошего наследства.
Когда бы сей прощелыга не принудил меня своим поведением прогнать его со
двора, то я непременно обогатил бы его; но он был превеликий гордец,
который не оказывал почтения сеньоре Хасинте, да и к тому же лентяй и
боялся работы. Он не любил бодрствовать и почитал за великий труд
ухаживать за мной по ночам,
- Ах, несчастный! - воскликнул я, точно в меня вселился дух моего
приятеля Фабрисио, - он был недостоин служить у такой почтенной особы, как
вы. Слуга, имеющий счастье состоять при вас, должен проявлять неусыпную
ревность, обязанности свои вменять себе в удовольствие и считать, что
ничего не делает даже тогда, когда доработался до кровавого пота.
Я заметил, что эти слова весьма пришлись по вкусу лиценциату. Он
остался также очень доволен заверением, что я всегда буду беспрекословно
повиноваться желаниям сеньоры Хасинты. Стремясь прослыть слугой, не
боящимся никакой усталости, я отправлял свои обязанности с величайшей
готовностью и не жаловался на то, что провожу ночи на ногах. Это, однако,
не мешало мне находить свою службу весьма неприятной, и, не будь
наследства, которым я подкармливал свои надежды, место мое скоро бы мне
опротивело; думаю, что я просто не выдержал бы, хотя и спал днем по
нескольку часов.
Ключница - надо отдать ей справедливость - была ко мне чрезвычайно
внимательна, что следует приписать любезному и почтительному обхождению, с
помощью которого я старался завоевать себе ее расположение. Так, сидя за
столом с нею и ее племянницей, которую звали Инесильей, я менял им
тарелки, подливал вина и вообще всячески старался услужить. Благодаря
этому я втерся к ним в дружбу. Однажды, когда сеньора Хасинта ушла за
провизией, я остался наедине с Инесильей и, разговорившись с нею, спросил,
живы ли ее родители.
- Ах, нет, - возразила она, - папа и мама давно, давно умерли: так мне
сказывала тетушка, а сама я их никогда не видала.
Я счел долгом поверить, хотя ответ девочки и не носил категорического
характера. Затем, подстрекаемая мною, она принялась щебетать и выболтала
мне кучу таких вещей, которых я и знать не хотел. Между прочим, она
сообщила, или, вернее, я понял из срывавшихся у нее наивностей, что у
тетки имелся сердечный друг, проживавший в услужении у другого старого
каноника и заправлявший его мирскими делами, и что эти счастливые слуги
намеревались, унаследовав добро своих хозяев, объединить его воедино
посредством брака, радости коего заранее вкушали. Хотя сеньора Хасинта
была уже в летах, однако отличалась, - как я выше упоминал, - необычной
свежестью. Правда, она принимала все меры к тому, чтоб сохраниться как
можно лучше: помимо клистира, который она ставила себе каждое утро, сия
особа пила в течение дня, а также перед сном, крепкий мясной отвар. К тому
же она спокойно спала по ночам, тогда как я дежурил подле своего