"Ален Рене Лесаж. Похождения Жиль Бласа из Сантильяны [И]" - читать интересную книгу автора

повествовал. Наконец, прощаясь со мной, он обещал, не теряя времени,
похлопотать о моем освобождении. Тогда остальные посетители, явившиеся,
как и он, из одного только любопытства, заявили, что сочувствуют моему
несчастью; они обещали присоединиться к молодому псаломщику и сделать все
от них зависящее, чтоб вернуть мне свободу.
Они действительно сдержали свое обещание и замолвили за меня словечко
коррехидору, который, узнав от псаломщика, как было дело, уже более не
сомневался в моей невинности и три недели спустя пришел ко мне в тюрьму.
- Жиль Блас, - сказал он, - будь я более строгим судьей, я мог бы еще
подержать тебя здесь; но мне не хочется затягивать дело. Ступай, ты
свободен; можешь уйти отсюда, когда тебе заблагорассудится. Однако скажи
мне, - добавил он, - не сумеешь ли ты разыскать подземелье, если отвести
тебя в тот лес, где оно находится.
- Нет, сеньор, - отвечал я, - меня привели туда ночью, а выбрался я из
него до рассвета: мне никак не узнать этого места.
Тогда судья удалился, сказав, что прикажет тюремщику отпереть двери
темницы. Действительно, минуту спустя тюремщик вошел в мою камеру в
сопровождении одного из сторожей, который нес холщовый узел. Оба они с
важным видом и не говоря ни слова сняли с меня камзол и штаны, сшитые из
хорошего сукна и почти новые; затем они напялили на меня какое-то старое
рубище и, взяв за плечи, вытолкали из тюрьмы.
Смущение, охватившее меня, когда я увидел себя в этом жалком наряде,
умерило радость, присущую узникам, выпущенным на свободу. Я хотел было
тотчас же удалиться из города, чтоб укрыться от взоров толпы, которые были
для меня почти что невыносимы. Однако чувство благодарности одержало верх
над стыдом: я пошел поблагодарить молодого псаломщика, которому был столь
многим обязан. Увидев меня, он не мог удержаться от смеха.
- Вот так облачение! - воскликнул он. - Я было вас и не узнал. Здорово
обошлось с вами здешнее правосудие, как я погляжу.
- Я не жалуюсь на суд, - ответил я, - он поступил справедливо. Я хотел
бы только, чтоб все судейские были честными людьми: хоть бы одежду мне
оставили; кажется, я недешево за нее заплатил.
- Пожалуй, что так, - согласился он, - но они называют это
формальностями, которые надлежит соблюдать. Не воображаете ли вы, кстати,
будто ваша лошадь возвращена прежнему владельцу? Как бы не так: она стоит
теперь в конюшне у повытчика, где ее берегут в качестве вещественного
доказательства. Не думаю, чтоб пострадавшему дворянину удалось получить
назад хотя бы загривок. Но поговоримте о другом, - продолжал он. - Каковы
ваши намерения? Что собираетесь вы теперь предпринять?
- Я хотел бы добраться до Бургоса: там я разыщу даму, которую спас от
разбойников. Она, наверно, даст мне несколько пистолей; я куплю новую
сутанеллу (*24) и отправлюсь в Саламанку, где попытаюсь использовать свою
латынь. Но все дело в том, что я еще не в Бургосе: ведь надо питаться в
дороге, а вы сами знаете, как наголодаешься, путешествуя без денег.
- Я вас понимаю, - возразил он, - и мой кошелек к вашим услугам;
правда, он несколько тощ, но псаломщик, как вам известно, не епископ.
С этими словами он вытащил свой кошелек и сунул мне его в руку с таким
радушием, что я принужден был принять его независимо от содержимого. Я
поблагодарил псалмопевца так, как если б он подарил мне все золото в мире,
и рассыпался в предложении услуг, которые, впрочем, мне никогда не удалось