"Ален Рене Лесаж. Похождения Жиль Бласа из Сантильяны [И]" - читать интересную книгу автора

вынес по моему делу, и не успел я еще договорить этих учтивостей, как
прибыл мой возница в сопровождении двух полицейских стражников. Я тотчас
же узнал его; но злодей-погонщик, без сомнения, продавший мой чемодан со
всем его содержимым, испугался, как бы ему не пришлось вернуть вырученные
за него деньги, если он меня опознает; а потому он нагло заявил, что не
ведает, кто я такой, и что меня в глаза не видал.
- Ах, висельник! - воскликнул я, - признайся лучше, что ты украл мои
пожитки, и отдай долг истине. Посмотри на меня хорошенько: я один из тех
молодых людей, которым ты пригрозил пыткой в местечке Какавелос и которых
ты так испугал.
Погонщик невозмутимо ответил, что я толкую о вещах, о которых он не
имеет ни малейшего понятия, и так как он до конца твердо стоял на том, что
меня не знает, то мое освобождение было отложено до другого раза.
- Дитя мое, - сказал коррехидор, - ты видишь, что погонщик не
подтверждает твоих показаний, а потому я при всем желании не могу вернуть
тебе свободу.
Мне пришлось снова вооружиться терпением, смотреть на безмолвного
тюремщика и поститься, довольствуясь хлебом и водой. Мысль о том, что я не
могу вырваться из когтей правосудия, хотя не совершил никакого
преступления, приводила меня в отчаяние: я жалел о подземелье. "В
сущности, - размышлял я, - мне жилось там лучше, чем в этой темнице: я
сладко ел и пил с разбойниками, вел с ними приятные беседы и утешался
надеждой когда-нибудь удрать от них. Теперь же, несмотря на свою
невинность, я, пожалуй, сочту за великое счастье, если меня выпустят
отсюда и отправят на галеры".



ГЛАВА XIII. Какими судьбами Жиль Блас, наконец,
освободился из тюрьмы и куда он оттуда направился

В то время как я проводил дни, развлекаясь собственными рассуждениями,
по городу распространилась молва о моих похождениях в том виде, в каком я
изложил их при дознании. Кое-кто из горожан пожелал из любопытства
взглянуть на меня. Они поочередно подходили к маленькому окошку, сквозь
которое свет проникал в мою темницу, и, поглазев на меня некоторое время,
удалялись. Я был весьма удивлен этим новым обстоятельством. С тех пор как
меня посадили, никто не заглядывал в это окно, выходившее на двор, где
царили безмолвие и ужас. Из этого я заключил, что обо мне в городе
заговорили, но не знал, считать ли это хорошим или дурным
предзнаменованием.
Одним из первых, кто представился моим взорам, был тот самый молодой
псаломщик из Мондоньедо, который, как и я, пустился наутек, испугавшись
пытки. Я узнал его, а он тоже не отрекся от знакомства. Мы обменялись
приветствиями, и между нами завязалась долгая беседа. Мне пришлось снова
подробно рассказать свои приключения, что произвело на моих слушателей
двоякое впечатление: я рассмешил их и возбудил в них сострадание. В свою
очередь певчий сообщил, что произошло на постоялом дворе в Какавелосе
между погонщиком и молодой женщиной, после того как панический страх
заставил нас бежать оттуда; словом, он передал мне то, о чем я выше уже