"Ален Рене Лесаж. Похождения Жиль Бласа из Сантильяны [И]" - читать интересную книгу автора

видом, словно чуяли, что их ждет недурное дельце. Они не забыли доброго
своего обыкновения и прежде всего принялись меня обыскивать. Что за пожива
для этих господ! Они, быть может, отродясь не видали такой удачи. Я
заметил, как глаза их сверкали от радости при каждой пригоршне пистолей,
которую они извлекали. Но особенно ликовал коррехидор.
- Дитя мое, - сказал он мне голосом, полным кротости, - мы исполняем
свой служебный долг; но не бойся ничего: если ты не виновен, тебе не
причинят зла.
Тем временем они деликатно очистили мои карманы и забрали даже то, что
постеснялись взять разбойники, а именно сорок дядиных дукатов. Но и это их
не удовлетворило: их жадные, неутомимые руки обшарили меня с головы до
пят; они поворачивали меня во все стороны и даже раздели донага, ища денег
между телом и рубашкой. Думаю, что они охотно вскрыли бы мне живот, чтоб
посмотреть, не запрятал ли я туда чего-нибудь. После того как они столь
добросовестно исполнили свой служебный долг, коррехидор допросил меня. Я
откровенно рассказал ему все, что со мной случилось. Он приказал записать
мои показания; затем он удалился, забрав с собой своих альгвасилов и мои
деньги, и оставил меня совершенно голым на соломе.
Очутившись один и увидя себя в таком положении, я воскликнул: "О, жизнь
человеческая! Сколь полна ты диковинных приключений и превратностей! С тех
пор как я выехал из Овьедо, меня постигают одни только невзгоды: не успел
я избавиться от одной опасности, как попадаю в другую. Думал ли я, въезжая
в этот город, что мне придется так скоро познакомиться с коррехидором?"
Предаваясь этим тщетным размышлениям, я снова облачился в проклятый камзол
и прочее платье, ставшее причиной моего несчастья. Затем я обратился к
самому себе с увещеванием не падать духом: "Ну, Жиль Блас, крепись! Помни,
что после этих дней могут наступить другие, более счастливые. Пристойно ли
тебе предаваться отчаянью в обыкновенной тюрьме, после того как ты прошел
столь тягостный искус терпения в подземелье? Но, увы! - добавил я
печально, - это самообман! Как выйду я отсюда? Ведь у меня только что
отняли все средства к тому, ибо узник без денег - все равно что птица с
подрезанными крыльями".
Вместо куропатки и молодого кролика, которого я приказал зажарить на
вертеле, мне принесли черный хлебец и кувшин воды, предоставив терпеливо
глотать досаду в своем узилище. Целых пятнадцать дней просидел я там, не
видя никого, кроме тюремщика, который каждое утро неизменно возобновлял
мой рацион. Как только он приходил, я заговаривал с ним и пытался вовлечь
его в беседу, чтобы сколько-нибудь рассеять скуку; но эта важная особа и
не думала удостоить меня ответом; невозможно было выжать из него ни одного
слова; по большей части он даже входил и выходил, ни разу не взглянув на
меня. На шестнадцатый день явился ко мне коррехидор и сказал:
- Наконец, друг мой, страдания твои кончились. Радуйся, ибо я пришел
сообщить тебе приятную весть. Даму, которая была с тобой, я приказал
проводить в Бургос; перед тем я допросил ее, и она показала в твою пользу.
Тебя сегодня же выпустят, если только погонщик, с которым, по твоим
словам, ты ехал из Пеньяфлора в Какавелос, подтвердит твои показания. Он
сейчас в Асторге. Я послал за ним и поджидаю его: если он сознается во
всей этой истории с пыткой, то я немедленно отпущу тебя на свободу.
Слова коррехидора весьма меня обрадовали, и я уже считал себя вне
опасности. Я поблагодарил судью за милостивое и скорое решение, которое он