"Ален Рене Лесаж. Похождения Жиль Бласа из Сантильяны [И]" - читать интересную книгу автора

говорили, что я, по-видимому, рожден для того, чтоб быть у них
виночерпием, и что я во сто раз лучше своего предшественника. А поскольку
после его смерти сеньоре Леонарде выпала честь подносить нектар этим богам
преисподней, то они лишили ее сего достославного звания, возложив таковое
на меня. Итак, я, как новый Ганимед, заступил место сей престарелой Гебы.
Огромное блюдо с жарким, поданное вскоре после рагу, окончательно
насытило разбойников, и так как они за едой не забывали питья, то спустя
некоторое время пришли в хорошее настроение и подняли превеликий шум. Все
стали говорить разом. Один принимается рассказывать какую-то историю,
другой передает острое словцо, третий кричит, четвертый поет; никто никого
не слушает. Наконец Роландо, тщетно пытавшийся вставить свое слово, устал
от неразберихи, в которой сам принимал деятельное участие, и заговорил так
повелительно, что заставил умолкнуть все сборище.
- Господа, - сказал он им властным тоном, - выслушайте мое предложение.
Вместо того, чтоб кричать наперебой и оглушать друг друга, не лучше ли
разговаривать, как рассудительные люди. Вот что пришло мне в голову. С тех
пор как мы стали товарищами, никто не полюбопытствовал спросить другого,
из какой он семьи и какое сцепление обстоятельств заставило его взяться за
наше ремесло. Мне кажется, однако, что с этим стоит познакомиться.
Давайте, забавы ради, поведаем об этом друг другу.
После шумных изъявлений радости, которыми податаманье и остальные
разбойники одобрили предложение своего атамана (точно они могли рассказать
о себе что-нибудь хорошее), Роландо первый начал свое повествование
следующим образом:
- Узнайте же, господа, что я - единственный сын богатого мадридского
горожанина. Семья моя отпраздновала день моего рождения нескончаемыми
увеселениями. Отец, будучи тогда уже в преклонных летах, не помнил себя от
радости при мысли, что у него есть наследник, а мать решила сама кормить
меня грудью. Дед мой с материнской стороны тогда еще был жив. Это был
добрый старик, который ни во что больше не вмешивался и только перебирал
четки за молитвой или рассказывал о своих военных подвигах, так как он
изрядное время служил в войсках и хвалился тем, что не раз понюхал пороху.
Само собой так вышло, что я сделался кумиром этих трех людей, которые
непрестанно со мною нянчились. Родители боялись, как бы учение не утомило
меня в раннем детстве, и потому я провел его в самых ребяческих забавах.
"Дети, - говаривал мой родитель, - не должны утруждать себя серьезными
занятиями, пока ум их окончательно не созрел". В ожидании этой зрелости я
не учился ни читать, ни писать; тем не менее я не терял времени зря.
Родитель мой познакомил меня со многими и разными играми. Я постиг в
совершенстве картежное искусство, умел метать кости, а дед обучил меня
романсам о военных походах, в коих принимал участие. Он ежедневно напевал
мне одни и те же Песенки, и если после трех месяцев повторений я мог
пересказать без ошибки десять - двенадцать стихов, родители приходили в
восторг от моей памяти. Не в меньшей степени восхищались они также моим
умом, когда я, пользуясь предоставленной мне свободой говорить что угодно,
прерывал их беседу и начинал нести всякий вздор. "Ах, как он мил!" -
восклицал отец, глядя на меня с восхищением. Мать осыпала меня ласками, а
дед плакал от радости. Я совершал также в их присутствии безнаказанно
самые непристойные шалости; мне прощалось все - они меня обожали. Между
тем, мне шел уже двенадцатый год, а у меня еще не было учителя. Тогда ко