"Иван Лепин. Уроки " - читать интересную книгу автора

Просили не только написать предисловие, но и написать быстро - за полмесяца,
желательно, не позднее 25 декабря, поскольку до первого января рукопись
должна быть сдана в производство.
Срок давался малый, что и говорить. Не всякий даже очень спорый и
незанятый человек согласится принять такое условие. Расчет был на то, что с
творчеством Гребнева Дмитрий Михайлович прекрасно знаком и ему не нужно
скрупулезно читать рукопись.
Письмо-просьбу отправили, и я, редактор, стал ждать.
Проходит день, другой. Волнение (напишет - не напишет?) усиливалось.
Ковалев ведь знал стихи своего ученика по разрозненным подборкам (творческим
работам), а тут речь идет о книге. Выстроилась ли она, получилась, скроенная
из этих подборок? А что, если скажет: сборника пока нет? Вот и окажем мы
Гребневу медвежью услугу.
На третий день мое терпение лопнуло, и я набрал Москву. Дай, думаю,
настрою Дмитрия Михайловича на соответствующий лад.
Трубку долго не снимали. Затем услышал женский голос.
- Антонина Андреевна?
- Я.
- Извините, из Перми вас беспокоят. - Дальше следовали дежурные слова:
что нового, как здоровье и т. д. - Дмитрия Михайловича можно к телефону
пригласить?
Разговорчивая Антонина Андреевна почему-то замолчала. Я слышал, как она
шумно вздохнула.
- Нету его дома...
- Где же он?
- Уже три недели в больнице. - Снова пауза. - Боюсь я за него. Никогда
такого не было.
У меня перехватило дыхание: что же делать?
- Печально, Антонина Андреевна, - будто освобождаясь от удавки,
медленно произнес я. - Мы там от издательства ему письмо направили с одной
просьбой, так вы уж его придержите, не беспокойте Дмитрия Михайловича.
- А что за просьба?
- Предисловие написать... К сборнику Гребнева...
- Да, пожалуй, он не сможет. На всякий случай я ему скажу.
- Не надо, не надо! Вот выздоровеет - тогда.
С тяжелым чувством безнадежности опустил я трубку. Назавтра доложил
начальству о сложившейся ситуации, и начальство развело руками: что
поделаешь, раз так вышло?
А дней через десять я получаю толстый конверт, подписанный знакомым
размашистым почерком - на сей раз только менее разборчивым. У меня замерло
сердце: "Написал!"
Я вскрыл письмо и извлек пачку листов из нелинованной общей тетради.
Писал Дмитрий Михайлович на обеих сторонах, писал неровно, по всей
видимости, лежа. "Извините, - обращался он ко мне, - что посылаю предисловие
неперепечатанным - негде это сделать и не в силах. К тому же торопился
успеть к обозначенному сроку - сам в прошлом издатель, отлично знаю все
издательско-типографские тонкости. Конечно, я мог бы и отказаться,
сославшись на недуг. Но ведь вы - дети погибших отцов, и кто вам обязан
помогать, кроме нас, оставшихся в живых?"
Через час я вычитывал с машинки предисловие, озаглавленное "Стихи,