"К.Н.Леонтьев. В своем краю " - читать интересную книгу автора

но не сама ли раз она, не остерегшись детской внимательности, сказала при
нем дяде: "Как не болеть мне, родной, как не болеть - ведь на мне разве
печка только не была!" И Гаврило тоже - - он помнит, сам на корточках сеет в
грядку у заднего крыльца жалкие ноготки и бархатки, которыми пренебрегает
всякий хороший садовник - сеет эти никому не нужные цветы, как нарочно,
чтобы еще больше разжалобить отрока-страдальца, и ворчит, и ворчит...

- Маменька ваша! Маменьку вашу все мы помнить будем... Чего только она
и за себя, и за народ ни приняла на свою голову! Хмельной из города приедет,
она норовит первая выйти, пусть на ней злость сорвет. Бил он ее, бил! Под
диван раз ногами засовал. Самый последний Ирод проклятый, мужик сельский,
пастух деревенский, и тот свою дуру-бабу, кичку рогатую, больше жалеет, чем
ваш батюшка вашу матушку жалел, когда хмелен бывал. А она, сердечная, ни
гу-гу! Вот после его смерти, царство ей небесное, на волю меня отпустила, да
разве я пойду куда отсюда? Ни за какие мильоны и от живой бы не ушел, и от
могилы ее не уйду! Разве она мало нас всех жалела? Никто бранного слова от
нее не слыхал! Вот разве девчонки? Так ведь вошкариц этих если не бранить,
так что же это будет? Раз, уж вдовья была, здесь жили, уехали в Саров на
трое суток Богу молиться и приказала Матрешке да покойнице Ольгушке:
"Ночуйте - одна у меня в комнате, а другая у Владимiра Алексеича, чтобы
клопы не оголодали". А они, дуры, побоялись врозь ночевать, да обе вместе в
кухне и спали. Приехали господа; клопы оголодали, да всю ночь спать им с
дороги не дали. Так еще бы и за это вошкарицу не бранить. Я и тогда сказал:
"Дайте-ка, матушка, я их крапивой пострекаю сзаду-то; у них шкура больно
нежна стала!" - Разве они клопов боялись? Да ведь она, девчонка-то, спит как
бревно! Разве ее клоп проймет? В кухне им прусаки все руки поизъели, а все
сопели, всю ночь сопели! Однако маменька ваша не приказали крапивой сечь, а
только дурами их назвали да посмеялись.

Все это он слышал в Деревягине; и если само Деревягино было жалко и
сухо, то вся окрестная сторона, напротив того, оживлялась лесами и рощами,
множеством сел, усадьб и простых деревнь; народ в их краю был нарядный,
сытый и красивый; куда ни оглянись, везде белелись церкви из-за зелени;
сколько разных помещиков жило в их стороне! Руд - неву до них самих не было
дела; но приятно невидимкой чуять жизнь неподалеку от себя... и самое
Деревягино выигрывало от таких окрестностей. Все знакомые имена!., (и даже
дорогие, пока Руднев не существует для их обитателей)... В четырех верстах
от них пышное Троицкое, на самом берегу Пьяны: бор большой; дом большой,
кирпичный с белыми украшениями, с маркизами и террасами, ковры цветников
сбегают к реке из парка; фонтаны бьют все лето; по холмам шире другого
уездного города раскинулись избы; сколько новых срубов! Сколько картинных
уголков! Здесь живет уже лет десять г-жа Новосильская с тремя детьми, и дядя
часто бывает у них; и хотя сам Руднев, конечно, не поедет к ней в дом, но за
церковной оградой Троицкого стоит простая деревянная решотка над его
матерью, которую он так любил, что до сих пор весь содрогался, встречая
вдруг на улице слишком полную и румяную молодую женщину. В кустах Троицкого
он часто охотился прежде с дядей в "нахлопку" с борзыми и навсегда
привязался к охоте. За Троицким, верстах в 12-ти, скромное и чистое Куреево,
где живет всем известный в их стороне человек - предводитель Лихачев,
получая от дворян большой оклад за свою службу. В Курееве - большой осинник