"К.Н.Леонтьев. В своем краю " - читать интересную книгу автора

для одного!

От товарищей он бежал - что ему в них? Одни - веселые ремесленники;
другие - люди светские; третьи - такие же жалкие, каким он сам себе казался;
иные глупы, иные молодцы, но бесстыдны, кощунствуют и издеваются над
трупами.

Когда кто-нибудь из них звал его в театр, он говорил: "В театр? Для
чего. Чтобы увидать там краски, горы, море, прекрасные глаза, слышать
музыку, вернуться домой и сказать себе: "это только театр!" Однако у Руднева
был один верный друг - дядя, и не родной брат отцу, а двоюродный; близкие
родные все отняли у него, что после отца осталось; а этот дядя жалел его еще
тогда, когда он был у матери на руках, и с матерью был дружен; студентом
Руднев каждое лето ездил в его деревушку. В деревне этой было всего тридцать
пять душ, и вид ее вблизи был, конечно, слишком беден и невесел; дом дяди -
просторная, старая изба; сад - две десятины; два-три сарая; изломанная
повозка на дворе... Но, если Руднев мало помнил веселого, зато помнил много
покойного и трогательного, и все, что он помнил покойного и трогательного,
было в деревне у дяди - прудок, в котором они уживали рыбу с матерью, огни
деревенские, березник редкий и печальный над страшной рытвиной, промытой к
Пьяне весенними ручьями, луга перед сонной Пьяной, на которой летом
расцветают белые и жолтые водяные лилии; доброе, розовое, почти девичье лицо
матери; стан ее, слишком рано растолстевший от сидячей жизни; игра любимых
его коклюшек в немой и ослепительный зимний полдень; ласковый голос матери в
шутливую минуту: "Васюта! Притвори-ка дверь, а то маленько вет - рененько!"
и голос умирающей: "Вася, мой Вася! пожила бы я еще с тобой, ангел мой!" Там
и дядя, и старый Таврило - летом огородник, зимой столяр и плотник - один
весь от рождения набекрень, другой крючком от старости - рассказывали ему
про мать.

- Родился ты в городе, в самое Крещенье, - говорил дядя. - Что за
страданье было! Покойный брат сидит в столовой и рыдает как баба, усач-то
этакий! "Я погубил ее, я погубил ее, окаянный грешник! Иоанн Креститель,
угодник ты Божий! Ты главу свою положил еси за ны! Погуби в этот святой день
твой и мою главу, старого грешника; да сохрани, угодниче, душу сироты
невинной, сироты безгрешной! Я, говорит, соблазнил ее: я - грешник поганый.
Во всем-то я грешен, как посмотрю - и в прелюбодеянии, и в гневе, и в
любостяжании, и в гордости грешен!" А народ с иордани валом валит мимо окон
и слышит, как она стонет: "Вот, говорят, душегуб Руднев, кого-нибудь из
своих дерет!" Я подошел, взял его за руку и говорю: "Успокойтесь, братец, не
гневите Всевышнего. Он даде - Он и отнимет... Он даде - Он и отнимет!" -
"Братец, - говорит он, - за что же ее душа смертный грех на себя взяла?" -
"Очистится, братец, - я говорю, - очистится. Я послал уже за отцом Дмитрием;
он прямо с иордани сюда". И представь себе, Вася, едва перешагнул порог от.
Дмитрий, так она и разрешилась благополучно. Так брат вбежал к ней, упал
около кровати на колени и ну, молча, земные поклоны класть, и ну, поклоны
класть, и ну, земные поклоны класть!..

Да! Старый отец любил молодую мать! Но как? Хоть она и звала его своим
благодетелем, хоть и рыдала навзрыд по нескольку раз в год над его могилой;