"К.Н.Леонтьев. Хризо" - читать интересную книгу автора

Довольно! Теперь я не скажу ни слова о моей родине. Я сейчас только
вернулся от нее... Ее зовут Ревекка. Когда бы ты знал, какие у ней золотые
волоса и как она сама бела и стройна! Она выросла в Константинополе, говорит
хорошо по-гречески, читает Шиллера и по-турецки знает. И какая она хитрая и
ловкая... Как она вьется передо мной, словно змейка, и скользит из рук! Я
без ума от нее! Мужа ее нет; он торгует в Англии и приезжает сюда раз года в
два, в три. Она живет у старика, своего свекра. Старик и
жена его смотрят за ней очень строго; однако с тех пор как они на лето
переехали в Халеппу и наняли дом близко от нас, я нахожу средство видеться с
ней часто. Я чувствую, что нравлюсь ей, но она ужасно лукава и так тонко и
ловко защищается, что даже трудно выразить эту летучую игру слов, это
движение взглядов! Например, она говорит мне на днях: "Я не люблю греков". -
За что? - "Они такие сердитые; я боюсь их". И смотрит мне невинно прямо в
глаза, как будто я не грек. А потом начнет хвалить брюнетов и говорить:
"Какие здесь, в Крите, мальчики все хорошие. Черноглазые такие, щеки
розовые, лица нежные; вот и ваш младший брат какой красивый!" А младший
брат, все говорят, на меня похож. На днях она рассердилась на меня за то,
что я дал на Пасху нашим халеппским детям денег и старый сюртук мой, чтобы
жечь жида... Как жечь жида? (Ты в ужасе! вот и опять отступление; чем же я
виноват?) Наши дети на Пасху, в самую ночь под Светлое Христово Воскресенье,
делают из соломы большую куклу на церковном дворе, надевают на нее шляпу и
старое еврейское платье, стреляют в нее из пистолетов, и кукла загорается.
Хохот, радость и шум такие, что заглушают на миг церковное пение. И ко мне
пришли дети и просили "на жида". Я дал им 5 руб. Ревекка узнала об этом,
начала меня упрекать и бранить греков варварами и фанатиками. Я смеялся, и
она, наконец, так рассердилась, что ушла с террасы и целую неделю не
показывалась. Вчера я шел мимо их дома, она сидела за калиткой, в тени,
вместе с свекровью, и работала. Я даже обрадовался, что она не одна. При
свекрови она не покажет, что дружба наша уже доходит и до ссор! Я
поклонился, и она поклонилась. Я сел и спросил, как ее здоровье. Она
говорит:
- Дурно; ваш Крит такой вредный. От южного ветра голова все болит. И
скука! Константинополь - вот это город. А здесь что?
Я говорю ей:
- Если угодно, мы для вас и Константинополь возьмем. Только не
сердитесь.
- Если, - говорит она, - ваши греки возьмут Константинополь, так я туда
никогда не поеду! Турки гораздо лучше вас...
Старуха тоже вмешалась и говорит:
- Нет, зачем же так хулить греков? И греки хорошие люди; правда, что уж
если турок добрый родится, так уж лучше доброго турка нет человека на свете!
- А стихи какие у них хорошие есть, и песни, и поговорки, - говорит
Ревекка. - А у вас что? Все поли-кало и поли-кало. Вот у меня есть одна
поговорка турецкая... (и она достала из кармана записку и подала мне).
Прочтите...
Я читаю и вижу, что турецкие слова написаны латинскими буквами:
"Гель, кузум, баришелйм; хер кабат бендедер. Некадар кабат сендеольсун,
гене гёзюм бендедер!"
Ни старуха, ни я по-турецки не знали, и Ревекка сперва прочла записку